арности:
Сергей Викторович Кузнецов
Наталья Анатольевна Кузнецова
ISBN 978-5-0065-8056-5 (т. 11)
ISBN 978-5-0065-4388-1
Создано в интеллектуальной издательской системе Ridero
текст, орфография и пунктуация авторов
сохранены без изменений
ЕГОР СЕРГЕЕВ
ПЕТЕРБУРГ
Петербург я полюбил за совпадения. Все знают, что Петербург – город совпадений. Здесь ты обязательно окажешься там, где нужно, тогда, когда нужно. Другое дело, что никто не говорит, что тебе это должно понравиться. Петербург тебе вообще ничего не должен. В прошлом августе я из-за нескончаемых дел завис допоздна в центре, и освободился уже к полуночи. Мне казалось, что я забыл о чём-то важном, от этой навязчивой мыли я отмахивался, как от квартирного комара. Но из квартиры уйти, а из Петербурга уехать нельзя – особенно из внутреннего. Я шёл через Сенатскую, освещённую жёлтыми фонарями и глазами влюблённых парочек, когда в наушниках заиграла знакомая песня. Та самая, которая играла на перроне Ладожского вокзала 31 августа 2014 года. Я посмотрел в телефон и остановился. Исаакиевский Собор молчаливо возвышался надо мной и над всеми людьми в мире. В телефоне пиликнула полночь и сменилась дата. 31 августа 2024 года. Я живу здесь уже десять лет.
ВИНА
Улеглась в конец строки
неказистая вина.
Зубки, глазки, коготки.
Девять жизней, смерть – одна.
Этот лес непроходим.
Влез, ругаясь и грубя.
Девять смехов, страх один:
не добраться до тебя.
Через дрожь, через вино,
спотыкаясь в запятых.
Есть одно большое «но»
во всех таинствах святых.
Во всех песенках простых,
что в бреду поёт поэт.
Во всех лесенках крутых,
что ведут тебя на свет.
В каждом теле чёрный ад,
что белеет каждый день.
Гладко стелешь – жёстко спать,
жёстко стелешь – та же хрень.
Вышел из лесу – река.
Петербург стоит, устав.
Мы повисли, как ЗК,
друг у друга на крестах.
От тебя такой разлад:
слово пишешь – рвёт нутро.
До тебя рукой подать,
словно нищему в метро.
Так держись, не пей до дна
валерьянку из ноль-три.
Девять жизней, смерть – одна.
Это я к тебе, смотри.
ЛЮДИ, А МОЖЕТ КОШКИ
Гравитация перекидывает снежинки
в ладонь из ладони.
Засыпает Дворцовую. Засыпают чужие дети.
Жонглируют тёплыми мыслями о подарках
в искрящихся, звонких маленьких головах.
А где-то салют, с фальстарта рванувший в небо.
Мне снятся мёртвые люди, а может кошки.
Замученный стон: замученная вебкамщица
с экрана рифмует бога на ох и ах.
И в этой сплошной метели не разобраться,
не распознать своих и чужих, цвета и оттенки,
коммунальные или ещё какие-то службы.
Всё слилóсь в единое целое – и летит.
Над усталой Невой, над каменным Петербургом.
Мы думали мы большие, а мы – не то чтоб.
Мы вспомнили, что крещёные (да неужто) —
ничто нас теперь в правоте не разубедит.
Только разве что гравитация,
перекидывающая нас, лёгоньких,
из ладони в ладонь (а ладоней у неё множество).
Хлопнет в какие-нибудь, вшибёт с разбега в гранит.
Мне снятся мёртвые люди, а может кошки.
За меня может кто-то в метели этой тревожится.
Меня может кто-то в метели этой хранит.
ПЕТЕРБУРГСКОЕ
Солнце в граните. Колодцы, мосты и львы.
Твои маленькие ледяные руки.
У немцев была своя фрау Рифеншталь,
а у нас и без этого в каждом городе – триумф воли.
Особенно в этом, где вырастая из коммуналок,
угловатые мальчики с перепонками между пальцев
влюбляются в девочек с перепонками между ног.
В неброской роскоши полуобморочного танца
оставляют их на ночь, пока не сведут Дворцовый.
С солёного неба вдумчиво смотрит бог
на пьяниц