, меня до беды может довести острота не языка, а уха. Мне никогда не была до конца понятна эта мысль, потому что мне от своих ушей приходила лишь сплошная польза.
Слух у меня развился очень рано, родные вспоминали, что ещё в три года я без усилий повторял сложные фразы, в начальной школе меня пленило звучание европейских наречий, к поступлению в университет я уже владел десятком языков и диалектов, и сейчас, в неполные тридцать, вполне заслуженно ношу профессорское звание и статус эксперта по древним языкам. И всё благодаря острому слуху.
Впрочем, на этот хорватский островок я приехал без профессиональной необходимости, просто хотелось немного отдохнуть, послушать море, подышать солью. По вечерам утомлённое жарой население заполняет узкие улочки гомоном и находиться в толпе неуютно, поэтому я выбираюсь на прибрежную косу, отступающую от берега на несколько километров, и брожу, наслаждаясь тишью, которую иногда режут крики чаек.
В этот раз я тоже вышел под вечер и, рассекая толпу, отправился привычным маршрутом. И тут-то слух и сыграл со мной злую шутку.
Самих девчонок я и не видел, только мелькнули впереди изящные силуэты и послышались голоса. И я встрепенулся, как тигр, учуявший дичь. Я даже не расслышал слов, только отголоски речи, но какой! Это был не хорватский – за две недели я овладел им вполне сносно для общения и точно выделял из гомона. Не итальянский, хотя мелодика была отдалённо похожа. Не французский и не испанский, и не один другой из знакомых мне.
У каждого языка есть своя мелодия. Я не рассказывал об этой теории даже студентам, но сам всегда воспринимал каждый язык как отдельное музыкальное произведение, слишком большое, чтобы выслушать его сразу, но совершенно узнаваемое, когда с ним познакомишься. Эффект выделяющегося родного языка знаком многим, но профессионал может отличить по интонации десятки и сотни знакомых языковых конструкций.
Интонации этого языка мне были незнакомы, и меня настолько заинтриговало это обстоятельство, что я невольно стал преследовать девчонок, правда, соблюдая осторожность, постарался себя не выдавать. Хорваты – народ резкий, хотя и дружелюбный, а нарываться на конфликт в малознакомой стране – не лучший отдых для иностранной профессуры.
На мою удачу, девушки шли, не торопясь, центральной туристической аллеей, благодаря чему я мог без труда волочиться за ними поодаль, сохраняя вид скучающего бездельника. Мы прошли таким манером через весь старый город, спустились к пирсу, где теснились на привязи десятки лодчонок и остановились, ожидая регулярного парома.
Здесь мне повезло, я занял удачную позицию буквально в нескольких шагах от девчонок. Купив бутылочку воды в прибрежной лавчонке, я уселся на скамейку и стал смотреть вдаль на море, краем глаза цепляя объекты моего наблюдения и навострив уши, как заправская гончая собака.
Девушек было трое, они оказались совсем молоденькие, самой старшей было не больше пятнадцати лет (я ещё раз мысленно похвалил себя, что не стал приставать к ним на улице) и говорили они, к моему изумлению, на английском. Это очевидно был не их родной язык, периодически им приходилось делать паузы, подбирая слова, однако произношение у них было чистое, речь отчётливая.
Обсуждали они то, что и положено девушкам в их возрасте, и я уже начал сомневаться в том, что мне послышалось, как вдруг одна из девчонок, забыв английское слово “afraid”, обронила «минцу тадур» и мои уши вскочили обратно в боевую стойку. И не зря. Девчонки снова перешли на непонятную речь. И это не были десять заученных шумерских фраз – это был полноценный, живой язык общения. Зачарованный, я слушал незнакомую мне мелодику, гадая, где и когда эти дети могли узнать давно забытые выражения. Некоторые из них я узнавал, одну из работ я писал по кодексу хаммурапи и проштудировал все доступные исходники, но большинство были мне совершенно неведомы.
Подошёл паром и я, словно на привязи, увязался следом, безропотно заплатил необъяснимо высокую цену за перевозку и впился глазами в девичьи губы, стараясь не пропустить ни малейшего отрывка.
Девушки же мило щебетали, не обращая на меня внимания. Если бы я не был так сосредоточен, мне бы показалось это странным – любую девушку должно было бы напрячь столь пристальное внимание незнакомца на вечернем пароме. Да что там говорить, я бы мог заметить множество странностей – то, что с девчонок вообще не взяли платы, то, что перевозчик зачем-то записал адрес гостиницы, в которой я остановился, то, что мы прошли через основные островные порты, не останавливаясь и что кроме нас четверых и перевозчика, никого не осталось на палубе в тот момент, когда лодка тихо стукнулась о причал.
И только тогда я обратил внимание, как пустынно и тихо вокруг, когда вокруг меня выросли тёмные тени и к моей шее сзади прижалось холодное лезвие. «даннум еншам ана ла хабалим» – прошептал тот, кто держал нож, и я понял, что лучше не сопротивляться.
Девушки исчезли в ночи, а мы прошли по скрипнувшим доскам, оскальзываясь по камням, поднялись узким горным парапетом. Перед нами открылось небольшое плато, на нём стояли несколько каменных домиков. Свет везде был погашен, но даже если бы и горел – звать на помощь было бы некого. Мой провожатый, бесшумно