В. К. Тредиаковский и его «Тилемахида». Иринарх Введенский

ревел, между прочим, так называющую «Езду в остров Любви». Вот что говорит он в предисловии к этому переводу… «На меня, прошу вас покорно, не извольте погневаться (буде вы еще глубокословныя держитесь славенщизны), что я оную не славенским языком перевел, но почти самым простым русским словом, то есть каковым мы меж собой говорим. Сие я учинил следующих ради причин. Первая: язык славенской у нас есть язык церковной; а сия книга мирская. Другая: язык славенской в нынешнем веке у нас очень темен, и многие его наши, читая, не разумеют; а сия книга есть сладкая любви, того ради всем должна быть вразумительна. Третия: которая вам покажется, может быть, самая легкая, но которая у меня идет за самую важную, то есть что язык славенской ныне жесток моим ушам слышится, хотя прежде сего не только Я им писывал, но и разговаривал со всеми…»

      Принимая в соображение, что это было писано ранее 1750 года, когда Тредьяковский только что выступал на литературное поприще, мы должны будем согласиться, что он этою смелою мыслью далеко опередил всех своих современников. История русской литературы обязана выставить на вид этот важный факт…

      Предложив теорию русской версификации, добросовестный и трудолюбивый профессор словесности считал обязанностью представить своим ученикам теорию самой поэзии. В его время приобрел на этом поприще громкую славу Буало, считавшийся непогрешительным авторитетом: Тредьяковский решается перевести его на русский язык и переводит стихами. Какие же должны быть условия стихотворного перевода? «Во-первых, надобно, чтоб переводчик изобразил весь разум, содержащийся в каждом стихе; чтоб не опустил силы, находящийся в каждом же; чтоб то ж самое дал движение переводному своему, какое и в подлинном; чтоб сочинил оный в подобной же ясности и способности; чтоб слова были свойственны мыслям; чтоб они не были барбарисмом опорочены; чтоб грамматическое сочинение было исправное, без солецисмов, и как между идеями, так и между словами без прекословии; чтоб, наконец, состав стиха во всем был правилен, так называемых затычек или пустых бы добавок не было; гладкость бы везде была; вольностей бы мало было, ежели невозможно без них обойтись; и сколько возможно чаще б богатая рифма звенела полубогатыя, без наималейшего повреждения смыслу…»