щавшую асфальт в черное зеркало.
Майя Чен, тридцатидвухлетний ветеран этого ежедневного театра абсурда под названием «Скорая Помощь Городской Больницы №Х», ощущала эту ночь каждой клеткой своего изможденного тела. Усталость была не просто физической – она въелась под кожу, смешалась с кровью, стала хроническим состоянием души. «Еще одна ночь в морге для тех, кто пока дышит», – подумала она, делая очередной глоток остывшего кофе из бумажного стаканчика, вкус которого напоминал разведенную горечь бытия.
– Май, там дед помирает в третьей смотровой, – голос Лёши, ее напарника-фельдшера, прозвучал неожиданно близко, выдернув ее из вязкой задумчивости. – Кардиограмма – хоть похоронный марш играй. Давление почти по нулям. Родственники уже слетаются, как воронье на падаль. Просили тебя глянуть, вдруг ты, наша ясновидящая, чудо сотворишь.
Лёша был из тех циников, чей юмор балансировал на грани фола, но за этой бравадой скрывался толковый специалист и, как ни странно, человек с большим сердцем, просто хорошо его прячущий.
– Ясновидящая сегодня в отгуле, – буркнула Майя, поднимаясь. Ноги гудели. – А чудеса закончились вместе с моей последней зарплатой. Что там у него, кроме очевидного желания покинуть этот лучший из миров?
– Да стандартный набор пенсионера: сердце ни к черту, сосуды тоже не первой свежести, плюс пневмония до кучи. Старикан еле дышит, но глазами так вращает, будто чертей увидел. Может, и правда увидел, кто их там разберет, в их последнем акте.
В третьей смотровой действительно пахло концом. Сладковатый, чуть приторный запах угасания мешался с ароматами лекарств. Вокруг койки суетилась медсестра, а в углу тихо всхлипывала женщина средних лет, вероятно, дочь. Сам пациент, высохший старик с пергаментной кожей и ввалившимися глазами, тяжело хватал ртом воздух. Его взгляд был устремлен куда-то поверх голов, в нем плескался такой первобытный, концентрированный ужас, что Майе на мгновение стало не по себе.
Она подошла, взяла его холодную, почти невесомую руку, чтобы нащупать пульс. И в этот момент мир для нее сузился до одной точки. Исчезли звуки больницы, приглушенный плач дочери, даже собственное дыхание. Вместо этого ее накрыло ледяной волной чужого, запредельного страха. Это был не просто страх смерти, а нечто более глубокое, более древнее – ужас перед абсолютной, непроглядной тьмой, перед распадом, перед полным и окончательным исчезновением. Он был настолько сильным, настолько личным, что Майя на секунду ощутила его так, будто это она умирает, будто это ее сознание стоит на краю бездны. Сердце пропустило удар, потом еще один, забилось часто-часто, отдаваясь в висках.
«Что за черт…» – пронеслось в голове.
Она резко отдернула руку, словно обожглась. Наваждение схлынуло так же внезапно, как и нахлынуло, оставив после себя тошнотворную слабость и липкий пот на лбу. Пульс старика под ее пальцами уже не прощупывался.
– Время смерти… два тридцать семь, – произнесла она механически, стараясь, чтобы голос не дрожал. Обычные слова, обычная процедура. Но что-то внутри нее треснуло. Это было не сочувствие, не профессиональная эмпатия, к которой она привыкла. Это было… вторжение.
– Ну вот, а ты говорила, чудес не бывает, – Лёша заглянул в смотровую, его лицо было нарочито невозмутимым. – Отмучился бедолага. А ты чего бледная, как покойник? Неужто дед тебе на ушко свою последнюю волю шепнул? Типа, «не дайте Лёше доесть мой больничный кисель»?
Майя выдавила слабую улыбку. – Что-то вроде того. Пойду еще кофейку наверну, а то боюсь, составлю ему компанию прямо здесь. Этот ноябрь меня доконает. Ветер такой, будто вселенская скорбь по радио транслируют.
Она вышла из смотровой, чувствуя, как по спине катятся мурашки, не связанные с больничным сквозняком. Трещина в обыденном, едва заметная, прошла по ее миру, оставив после себя привкус чужой смерти и необъяснимый холод внутри. И предчувствие, что это только начало.
Глава 2: Фантомные боли
Выходной встретил Майю свинцовой тяжестью в голове и мерзким ощущением недосыпа, словно кто-то выкачал из нее все силы, оставив лишь пустую оболочку. Город за окном ее небольшой квартиры на седьмом этаже типовой панельки тоже не радовал: низкие, брюхатые тучи цеплялись за крыши, грозясь вот-вот пролиться очередным унылым дождем. Ветер, не унимавшийся со вчерашней ночи, продолжал свою траурную песнь в проводах, и от этого звука становилось только тоскливее. «День сурка с поправкой на апокалиптические завывания», – хмыкнула Майя, наливая себе уже третью чашку кофе, такого крепкого, что сводило скулы.
Ощущение ледяного ужаса, пережитое у койки того старика, не отпускало. Оно засело где-то глубоко внутри, как заноза, периодически напоминая о себе тупой, ноющей тревогой. Майя пыталась отмахнуться, списать все на банальное переутомление – ночи без сна, постоянное напряжение, нескончаемый поток чужих страданий рано или поздно должны были дать о себе знать. «Просто нервы шалят, – убеждала она себя, – обычный профессиональный сдвиг по фазе. Еще пара таких смен, и я сама начну видеть чертей, а не только пациенты».
Она слонялась по квартире, пытаясь занять себя чем-то