а, корректора, иллюстратора, переплетчика, редактора, продавца, читателя…
Собственно, читатель – это главный и конечный реципиент, во имя которого все и затевалось. Поэтому ответственность перед ним вырастает в геометрической прогрессии. Чтение книги отнимает время: минуты, часы, дни…
Время – бесценно, вернее, время – мера всех вещей, своеобразный эталон, через призму которого оценивается все, что составляет человеческую жизнь. Исходя из этого, автор просто обязан дать что-то взамен потраченному на этот «диалог» времени; что-то равноценное кусочку жизни, самозабвенно отданному читателем. Далеко не каждому конструктору человеческих душ это удается. Поэтому состоявшемуся писателю-контактеру приходиться сражаться на фронте мирового литературного процесса еще и «за того парня», дабы свято место не пустовало, дабы оградить его от бездушной графоманствующей нечисти. Дело это решительно не благодарное. Цветов к памятнику не возложат, хотя бы по причине отсутствия оного; дифирамбов не споют, а коли и споют, то безнадежно утратятся они в бесчисленных «аффтар жжет» и «сдохни тварь, убей себя ап стену». Ну да ладно, в конце концов не ради признания и славы земной Книги пишутся. Это паломничество в священный край добровольного изгнания. Ветер странствий всегда в крови; от него невозможно спрятаться ни в бизнес, ни в семью, ни в пьянство. Так закаляется сталь. Так создается ЛИТЕРАТУРА.
Перед вами новая книга Тимура Бикбулатова, автора по-настоящему уникального. В этих текстах нет лубочной театральности Татьяны Толстой, манерной деструкции г-на Сорокина, эзотерических кубиков Пелевина, филологически беспомощной мизантропии Лимонова, – то есть, всего того, что определяет дискурс нынешней российской литературы. При этом Бикбулатов ультрасовременен, каким был Пушкин в XIX веке, или Бродский в конце XX-ого. Парадокс? Ни в коем случае. Просто явления чистого искусства. Искреннее живое слово, встречающееся сейчас реже, чем настоящая интеллигентность. Чем оправдать абсолютную внебытийность (или ВСЕбытийность) этих текстов? Как расценивать эпохальную поэтичность этих маленьких трагедий? Если нет линейки, нет шкалы, относительно которой можно судить о том, насколько художник продвинулся по отношению к базовым ценностям цивилизации, остаётся ли чистая витальная мощь, и не исчезает ли собственно сам факт искусства?
Все эти вопросы могут возникнуть при вкушении запретных плодов обсуждаемых текстов, но поиск ответа на них будет неизмеримо более важен, нежели непосредственно истина.
Можно с уверенностью констатировать только одно: эта книга способна изменить любого человека, очистить сознание, разбудить разум от чудовищного кошмара мистификации, под названием «жизнь», проносящейся у нас перед глазами.
В этих произведениях заложено хрустальное сияние ЛИТЕРАТУРЫ, в самом высшем понимании этого слова. Это дымящееся сердце человечности, брошенное на хирургический стол столетий….
Вот только почувствовать это, к сожалению, дано немногим.
Три абзаца для золушек
Эх, писали бы вы, паразиты, на своем говенном жаргоне и читали бы сами себе свои вопли и словесную блевотину и оставили бы совсем, совсем русскую литературу. А то ведь привязались к нашей литературе, не защищенной, искренней и раскрытой, отражающей истинно славянскую душу, как привяжется иногда к умному, щедрому, нежному душой, но мягкосердечному человеку старая, истеричная, припадочная блядь, найденная на улице…
Тенденция всего растяжимого – укорачиваться. Растяжимо время, растяжимо пространство, растяжимы любовь и совесть, растяжим и презерватив, хотя трудно представить себе что-нибудь более конкретное. Но во мне (человеке) абстрактное и конкретное не должны быть разделены – это прерогатива природы. У меня есть дом из дыма и каменная любовь. Я одновременно могу мастурбировать пространство и ненавидеть счастье. Могу взвесить честность и начать отрицать солнце. В этом я не бог, но и бог – не я. Я могу одновременно хотеть мочиться и не хотеть молиться. Хотя могу и наоборот. В этом моя неограниченная неорганичность…
Как-то я задал себе вопрос: чем отличается поступок Тиббетса (пилот, сбросивший бомбу на Хиросиму) от работы Буча (палач, приводивший в исполнения приговоры Нюрнберга)? Ведь оба честно выполняли приказ! Эксперимент/устрашение в первом случае или месть/справедливость – во втором – что оправданнее? Не категориально, а по-человечьи? Дело не в количестве: Тиббетс не видел своих жертв и не подозревал последствий. Буч смотрел за выпучивающимися глазами и наблюдал мокрые штаны. Я – за Тиббетса, вы – за Буча. Вот единственная разница между нами. По этому принципу и делится человечество. А вы все про убеждения, религии, нации – здесь нет сути разделения!
(Еще полстаканчика – и топот слабеньких малокровных телец опять забегает от сердца к паху).
Да, я всю жизнь работал без надрыва от производства. И, как говорили мои отваженные женщины, всегда представлял из себя жуткий коктейль из Назанского,