деда по отцовской линии. Иван Авдеевич Ледовских, академик-монументалист сталинской эпохи, жил в огромной квартире-мастерской в Доме художников на Верхней Масловке.
В стране бушевал разгул дикого капитализма, Игорь мечтал начать собственное дело, но не мог из-за нехватки стартового капитала. Сначала он ходил к деду и по-хорошему просил дать бабла на раскрутку, но старик уверял, что денег нет, потому что никто его скульптуры больше не покупает. Так продай мастерскую, злился Игорь, все равно ты сейчас ничего уже не лепишь!
Но дед и думать о продаже не хотел. Так и чах над своей стремительно дорожающей недвижимостью, но внуку не выделял ни копейки. Пришлось возвращаться на службу. Игорь устроился в «Центурион», где получал скудную зарплату и со дня на день ждал кончины старца, которая должно было полностью переменить его вялотекущую судьбу.
Но Кощей все не умирал! Наступил его девяносто пятый день рождения, про сталинского академика вспомнили, о нем снимали телерепортажи, а старый пердун бодро отшучивался насчет молодой спутницы, с каковой стал появляться на фотографиях в желтой прессе.
Игорь всполошился и навел справки: престарелый «Казанова» действительно закрутил шашни с красавицей-медсестрой Изольдой Мартиросян, которая проработала у него месяц сиделкой, когда старик валялся с пневмонией. Изольда выходила-таки Кощея и тут же повела под венец. Конечно, это был лишний повод возненавидеть армян и вообще всех кавказцев, которых Игорь и так ненавидел всеми фибрами души после чеченской кампании.
Выживший из ума академик упорно не желал видеть, что за него выходят замуж только по расчету. Молодые с разницей в возрасте почти в семьдесят лет сыграли свадьбу и зажили в свое удовольствие. Более того, после медового месяца Иван Авдеевич позвонил Игорю и злорадно сообщил, что переделал завещание. «Я все свое состояние, нажитое непосильным трудом, завещал Изечке, хихикал он в трубку, думаешь, я не знаю, ты смерти моей хочешь! Шиш вам всем! Я еще долго буду жить, до-о-лго!»
Дед и внук не общались почти десять лет, как вдруг Изольда Тельмановна, она же Изя, она же брачная аферистка из солнечной Армении, позвонила, попросила приехать, сказала, что Иван Авдеевич очень плох, зовет попрощаться.
Дверь Игорю открыла Изольда Тельмановна. Армянка заметно пополнела, лицо ее расплылось, четче проступили усики на верхней губе.
– Иван Авдеевич работает и спит в мастерской, вы проходите, – сказала она и ушла в сторону кухни.
Высокий полутемный зал мастерской встретил знакомым запахом краски и сырой глины. Игорь огляделся в полумраке. Воспоминания нахлынули со всех сторон. Вот здесь он прятался под мокрым покрывалом статуи Жукова, там стоял его личный маленький мольберт, с антресолей еще свисали веревки, на которых он катался на качелях.
Дед лежал в дальнем углу мастерской, в закутке, отгороженном деревянными щитами. Оттуда доносился звук работающего телевизора. Игорь протиснулся в узкую щель и поморщился от ударившего в ноздри резкого запаха свежей краски.
Иван Авдеевич спал, укрытый одеялом до подбородка, наружу торчал лишь заострившийся нос да неряшливые пряди седых волос. На тумбочке в ногах кровати на полную громкость работал старенький телевизор. Шло ток-шоу Андрея Махалова «Выход есть!».
В дедов закуток вошла Изольда Тельмановна, начала устанавливать флакон в капельнице. Игорь выключил звук в телевизоре.
– Почему дед лежит в этой берлоге, а не в спальне? – спросил он враждебно.
Армянка тихо ответила.
– Иван Авдеевич работает над триптихом.
– Над чем он работает?
Изольда Тельмановна показала на стену. Глаза Игоря свыклись с полумраком, он разглядел, что дедову кровать окружают не деревянные щиты – то были подрамники трех огромных картин. Они составляли одно целое, некое диарамное полотно. Центральная часть триптиха была закончена, на левой боковой стенке виднелись непрописанные пятна, правая створка содержала лишь грубые подмалевки.
– Триптих называется «Гражданская война в России», – пояснила Изольда. – Это завещание Ивана Авдеевича, он ни на минуту не прекращает работы. Центральная и левая части посвящены Льву Давидовичу Троцкому и событиям на Восточном фронте, а правая, неоконченная, – Ларисе Рейснер.
– Кому-кому?
Дедова супруга искоса глянула.
– Разве вы ничего не слышали о Ларисе Рейснер? – она пошатала в пробке флакона вторую иглу, служающую воздуховодом. Во флаконе побежали пузырьки, в капельнице закапало.
Игоря задело ее пренебрежение.
– Мало ли евреев на свете! – буркнул он. – Всех не упомнишь!
– Она была одной из самых замечательных женщин России! Революционерка, поэтесса, комиссар Волжской флотилии! Это с нее Вишневский написал героиню «Оптимистической трагедии». Иван Авдеевич знал ее лично.
Супруга потрясла спящего мужа за плечо.
– Зая, Игорь пришел!
С потолка до кровати свисали бинты, похожие на цирковые лонжи. Назначение их Игорь понял, когда старик