ежитые мной и вырвавшиеся наружу. Я бесконечно благодарна за помощь и поддержку мужу, дочери, маме и моим подругам.
По жизни с любовью
Посвящаю маме…
Я решил пройти по жизни с любовью.
Ненависть – слишком тяжкое бремя.
Лето 1979
Автобус притормозил, открылись гармошечные двери, и на одинокое шоссе выпорхнула симпатичная девушка, с любопытством оглядываясь по сторонам. Резиновые края дверей вновь плотно сомкнулись, громко чмокнувшись друг об друга, а пассажирка прощально и благодарно махнула рукой водителю. Чихнул старый двигатель, автобус уехал, оставив за собой пыльный шлейф.
– Вот моя деревня, – прошептала девушка и двинулась в сторону села, время от времени, меняя поклажу в руках. Спортивная сумка была тяжелой, а модный пакет с фотографией картины «Джоконда» был почти пустой. Хозяйка очень дорожила им и боялась порвать или поцарапать. Она усмехнулась своим воспоминаниям, с каким трудом она уговорила своего однокурсника – студента из Йемена продать этот заграничный атрибут! Новые джинсы французской фирмы «Маше» обтягивали стройные ноги, и завершал модный «прикид» юной особы – яркая футболка с вышитой надписью «US ARMY».
«Красивая», – подумал молодой тракторист, высунувшись по пояс из кабинки, толи про футболку, толи про барышню. Желто-зеленые крыши крайних домов села были уже рядом, когда девушка, предвкушая скорую встречу с родными, прибавила шаг.
«Интересно, что это за лишай такой растет даже на шифере? – мелькнула мысль. Вдруг она остановилась, резко повернулась направо и, перекинув тяжелую сумку через плечо, пошла в сторону кладбища.
– Не буду изменять традиции, – решила она.
С трудом открутив толстую ржавую проволоку от столба, она открыла дощатую дверь деревенского погоста и пошла знакомой тропинкой между бугорков потрескавшейся земли с деревянными и железными крестами к знакомой могиле в самом углу кладбища.
– Здравствуй, папа, – тихо проговорила она и поцеловала выцветшую фотографию в центре скромного памятника.
Он ей всегда улыбался, ее молодой нестареющий отец с пышным чубом волнистых русых волос, в спортивной тенниске, к рукаву которой прижимался кусочек ткани с рисунком из фиалок. Она знала, что это кусочек ее платьица. Лет десять назад она рассмотрела цветочки на краю фотографии и спросила у бабушки:
– Что это?
Оказалось, что делали портрет на памятник из семейной фотографии, вот и увековечился кусочек детской фланельки на этом скорбном месте. Но Светочке это было почему-то приятно, что именно ее платьице всегда с папой, а, значит, и она, его единственная дочка, рядом с ним…
Лето 1962
Катерина ловко закатала сатиновое платье, обнажив загорелые ноги, опустила ведро с водой на следующую ступеньку и принялась мыть крыльцо. Ей нравилось, когда доски становились желтыми от металлической терки, пахли деревом и хозяйственным мылом, поэтому драила сильно, с «комсомольским задором», как она сама любила говорить. Сильные руки обхватили сзади ее за талию.
– Мишка, ты меня напугал, проказник! – она шутливо показала ему кулак.
Муж схватил в охапку молодую женщину и поцеловал.
– Котенок, я так соскучился!
Катерина обняла его за шею, подушечками пальцев, сморщенных от воды, погладила щеку:
– Я тоже, родной, очень-очень… Ты уже с работы? Хочешь есть?
Михаил поцеловал ее пальцы и поправил выбившуюся из-под платка прядку темных волос.
– С работы, – он оттянул расстегнутый ворот рубашки и подул вовнутрь, – жара сегодня какая!
– Ага, – хмыкнула Катерина.
– А давай сбегаем на речку и искупаемся? Заодно, аппетит нагуляем, а? – он с надеждой посмотрел на молодую жену.
– Давай! Только я домою ступеньки, а ты пока мать предупреди. Она там, в огороде со Светочкой.
Муж пошел по двору, крича по дороге на разные лады:
– Маааама!
Оттуда, из-за деревьев, донеслось в ответ:
– Мишка, ты че, сказывся? Орешь, как оглашенный!
Катерина счастливо засмеялась. Она обожала своего мужа – веселого, озорного, ласкового. Даже не видя их встречу, знала, что он сейчас подхватит мать, закружит ее, она любовно шлепнет ему подзатыльник, вытрет о фартук «белый налив» и сунет любимому сыночку. Катя любила свекровь и восхищалась ее житейской мудростью. Мария Ивановна умело вела хозяйство, воспитывала детей и внуков по уставу Домостроя, делая незаметные поблажки младшему Мишеньке, а теперь и внучке Светочке. Наполовину украинка, в разговоре, она перемешивала русские и украинские слова, но все ее понимали, а порой и побаивались, но только не эти двое. И хоть Свете было полтора года, она уже пользовалась преимуществами перед другими внуками. Катя забежала в хату, наскоро причесалась, сняла домашнее платье, быстро надела купальник и сарафан и выбежала