родители в едином порыве забраковали этот вариант.
Но ещё в подростковом возрасте я догадалась, что назвать меня должны были Кассандрой.
Кассандрой звали дочь троянского царя Приама, которую Аполлон наделил пророческим даром, но сделал так, что её вещие слова не принимали всерьёз, её предсказаниям никто не верил, хотя они всегда сбывались.
Аполлон таким странным образом отомстил Кассандре за то, что она отвергла его любовь.
Кто и за что отомстил мне, сказать трудно, но я умею предугадывать неприятности, предупреждаю о них своих близких, а они смеются и не верят мне. Я мучаюсь и страдаю, но убедить их не могу. Потом предсказанные мною неприятности всё же сбываются, люди удивляются и ахают: надо же, кто бы мог подумать, что такое может случиться!.. А когда я кричу им: «Я ЖЕ ВАС ПРЕДУПРЕЖДАЛА!!!» – только недоуменно качают бестолковыми головами.
Когда умерла бабушка, которая не догадалась дать мне правильное имя, она в порядке раскаянья оставила мне в наследство свою квартиру. Я тут же съехала от родителей и стала вести богемный образ жизни: являлась домой в три часа ночи, укладывалась спать ближе к семи утра и со вкусом, с размахом транжирила остальное бабкино наследство: мейсенский фарфор, драгоценные камешки, золотые тяжеленные браслеты, до которых моя бабушка была большая охотница. Старушка знала толк в красивой жизни. В этом смысле я вся в неё: тоже люблю пожить в своё удовольствие.
После трёх месяцев угарной жизни я обнаружила, что у меня появились соседи по этажу.
Дом у нас шикарный, сталинский. Всего по две квартиры на площадке. Вторая квартира обычно пустовала. Там жил заслуженный полярник. Точнее, он был там прописан, а жил в основном на зимовках, в экспедициях, в своих любимых высоких широтах. Когда изредка он всё же появлялся дома, то вёл себя так тихо, как будто находился в засаде. Потом полярника окончательно списали в средние широты, – по состоянию здоровья. И он так обиделся, что почти сразу умер. Наследники не спешили ни сдавать квартиру, ни продавать.
Как-то я пришла домой необычно рано (только-только перевалило за полночь) и обнаружила на лестничной площадке большое оживление: два милиционера и один штатский хороводились вокруг трупа.
Труп был очень неприглядный – явный бомж, которого невесть как занесло в наш достаточно элитный домишко. И уж совсем мне было непонятно, кто его мог убить, за что убить и почему именно здесь.
Я хотела тихонько прошмыгнуть к себе, но дорогу мне преградил бравый усатый милиционер:
– Минуточку, гражданка! Вы здесь проживаете?
Почему эти люди не хотят говорить по-человечески? Я, например, считаю, что люди в своих домах живут, а вот милиция уверена, что проживают. На первый взгляд, разница несущественная, но пробирает до костей…
И ещё мне нравится, когда меня называют «девушкой», а не «гражданкой». Такая вот я капризная.
– Да, здесь. В этой квартире, – скривилась я, прощаясь с мечтой упасть в постель и забыться.
– Предъявим документики, – улыбнулся он в усы.
– Предъявляйте, – буркнула я.
– Это вы мне предъявляйте, – опешил он.
– Но вы же не сказали «предъявите», вы же сказали «предъявим». Я так поняла, что сначала вы мне предъявите свои, а уж потом я вам – свои.
Он не стал спорить. Просто молча протянул удостоверение. Я бросила беглый взгляд, даже не пытаясь вчитываться. Какая мне разница, Иванов он, Петров или Водкин.
Потом, достав ключи, я принялась возиться с замками. Замки у меня старые, ровесники самому дому. Бабушка им очень доверяла, никогда не меняла. И я тоже менять не стала. Не то в память о бабушке, не то от лени.
– Документики, – доброжелательно напомнил мент.
– Сейчас открою, найду документы и предъявлю.
Я управилась с замками, включила свет в прихожей, прошла в гостиную, полезла в верхний ящик комода, порылась в ворохе бумаг, вытащила паспорт и протянула усатому менту, который всё это время дышал мне в затылок, по пятам следовал за мной по всей квартире.
Внимательно изучив документ, он вернул его и спросил:
– Знавали убитого?
– Никак нет! – звонко выкрикнула я, вытянувшись в струнку.
– Тьфу на тебя! – отпрыгнул мент. – Напугала…
– Извините, – улыбнулась я, ласково взяла его под руку и повела в сторону двери. – Я думала, все копы – люди небывалой смелости. Но вы, видимо, приятное исключение, не так ли?
Его усатое лицо отражало титаническую работу мозга. Сначала он с трудом переварил слово «копы». Вспомнил, видимо, что «коп» – это американский полицейский. Чело малость разгладилось. Потом осознал насчёт «небывалой смелости» и так подобрел, что даже не сразу сообразил, что я ласково выставляю его за дверь.
Оказавшись на лестничной площадке, он забеспокоился, и это было для меня благо, потому что если бы он сообразил насчёт «приятного исключения», мне бы точно было несдобровать.
Он стоял уже снаружи, а я находилась внутри