много обеспокоилась. Ведаешь ты, что она у меня весьма поспешна, но по ее несчастию не столь быстры мои мысли. Оне почасту заставляют сию скороделку останавливаться и класть перо; а она, не любя праздности, иногда чрезмерно за то огорчается.
Но время оставить ничего значущее слов сплетение и начать о деле, для того, что и ты при всех своих редких дарованиях, то есть при кротости, скромности и хладнокровии, иногда нетерпелив бываешь; не взирая на то, что, учася в К…* прослушал ты неоднократно и небесплодно все части филозофии и, будучи между педантами, прочел раз пять-шесть, хотя и неохотно, Гофманово о спокойствии душ сочинение*, редко оные успокоивающее.
Я думаю, что не забыл ты своей просьбы, которую нередко убеждал меня к преложению Boutique de Bijoutier* на наши нравы, таким образом, чтобы ее, как драматическое сочинение, и на театре представлять можно было. Если ты сие памятуешь, то и о том вспомнить можешь, что я всегда от того отрицался, видя, по моему мнению, великие в том трудности. Но сие отрицание единственно в словах заключалось, а сердце мое с твоим сердцем, по согласию чувствований на веки соединенное, всегда к противному меня побуждало и нудило сделать тебе угождение. А как ты не упустил и из Глухова* о том ко мне отписать, то я начал самым делом приготовляться к переделанию в комическое сочинение сей аглинской сатиры, не только солью, но и селитрою наполненной. Прочел я ее в один день два раза, и чем больше в нее вникал, тем меньше к удовольствию твоему находил способов. Целый день об ней думая, лег я спать и, наполня ею голову, однако не предприняв точного к преложению намерения, но утомившись мыслями, заснул и к чрезвычайному и притом неожиданному счастию ее во сне увидел. Многим людям, которые мало или вовсе снов не читывали*, весьма странно покажется таковое сновидение. Но нам, прочетшим славные сны г. Кригера* и еще немецкого же сновидца, изданного без имени авторского, в котором, несмотря на то, что он не в поллиста и не в десяти частях, можно найти очень много доброго нам с тобою и тем, кто столько же, как мы, снов прочли, и следующие из моего сонного приключения обстоятельствы в диковинку не будут. Я чувствительно сожалею, что не могу всего сна точно написать, но что из него вспомню, то и тебе между прочим сказать не упущу.
Вдруг узрел я себя, не знаю каким случаем, в числе зрителей комедии, на всенародном театре* представляемой [1]. Но какой же комедии? Самой той, о которой от тебя довольную вытерпел я докуку и которую тебе приписываю.
Очутившись при сем позорище еще до начатия и не зная, что представлено будет, спрашивал я о том стоявших возле меня, и в ответ сии слова от одного соседа услышал: «По правде сказать благородию вашему, мы материи, о чем комедь гласит, досконально и фундаментально не ведаем; а от ахтеров слышали, что имеют быть предварительно и стоически представлены в лицах разныя новоманерные галантереи»*. Разные галантереи? – спросил я его… – «Да, сударь», – отвечал мне другой по левую руку стоявшей, которой при всяком слове в затылке почесывал и которой так скоро говорил, как трещотка, и в речах его не было ни запятых, ни двоеточия, ни точек. «Да, дорогой наш милостивец, я тоже слышал, что станут выкидываться на предъявленном киятре ориэнтальные, французские штуки, на наши русские манеры обделанные, и сам медиатер* [2] мне предположительно божился, что очень много проказного увидим».
Я нарочно пишу тебе словами моих соседов, которым я очень не рад был, но уйти от них не имел способу, чтобы ты узнал, кто они таковы; а что бы тебе об них еще легче угадать было, опишу их одеяние. На одном был кафтан синей и на нем только три пуговицы, камзол зеленой, штаны черные замшаные, а шлифы висели, для того, что пряжек шлифных не было, о которых я, по их дружескому между собою разговору, скоро узнал, что оне для опохмеления заложены поутру на первом кружале. Рубаху имел он с холстинными пречорными брызжами. Волосы у него не только не завиты, но всклочены и назади пучком связаны были; а шея пречорная, напоказ выставленна, без галстука, и без платка; а куда оные, по нашему необходимые вещи, скрылись, узнать мне не удалось, но уповаю, что с пряжками имели оне одинаковую участь. На другом какой кафтан и камзол были, приметить я не мог, потому что он имел на себе епанчу преветхую, под пазухами распоротую и без пуговиц же, не отставая своей братьи; а на волосах кошелек, на шее же, вместо галстука, поношенной полуиталианской платок, нараспашку завязанной.
Ты, любезный друг, думаю, не удивишься сей неопрятности, ведая, что оные молодцы и в должности столько ж нерадивы и, перенимая от большой части наставников своих одно криводушие, не только о порядке, но многие из них и о самой истине вовсе не пекутся. Продолжение удалого их разговора долго слушать не имел бы я терпения, потому что слова их мимо меня летали; а вместе с ними и запах винной, показывающей, что они держатся сея пословицы: «Кто празднику рад, тот и до свету пьян; а кто его чтит, тот весь день не просыпается». Но они, по-видимому, и более того могли бы сделать, и на целую неделю пуститься, только сии зрелищи им помешали; а если бы оных не было, то бы они в сию седьмицу остались так чисты, как их мать родила. Божусь тебе, что их разговор удушил бы меня, и я, несмотря на тесноту и грязь, всеконечно бы от них удалился, но, к счастию моему, началась комедия