Что любому ты сердцу мила.
Теплоходы, баржи, паромы, плоты
Не дают тебе задремать.
Мы с тобою снова на «ты»,
Собираюсь в дорогу опять.
Волга-матушка, наша кормилица,
Берега твои круты и топки.
Будто красная ты девица,
И страна тобою гордится.
В час суровый была ты границей.
Враг не тронул твоих берегов.
Небывалой взметнулась птицей,
Ты украшена сетью мостов!
Вся в сиянии лунного света,
Как будто ступаешь к венцу.
Или солнечным светом согрета…
Все наряды тебе к лицу.
Унесусь ли в дальнюю дорогу
Или буду близко от реки
Из себя не скорчишь недотрогу,
Всё отдашь и не пожмёшь руки.
Перелески, заводи и мели;
Пляжи, причалы и пристани.
Всё, что сделать сумели,
Это – русское искони.
Так, и чужого не требуя, в непогоду, затишье
И бурю, силы свои, пробуя,
Льешься себе на просторе.
© Елена Сперанская, 2016
ISBN 978-5-4483-4897-6
Создано в интеллектуальной издательской системе Ridero
Река жизни
Большой и крепкий деревянный дом, построенный из столетних бревен, с выступающими наружу срезами, со ставнями в крохотный дворик, где росли перед окнами цветы: подсолнухи, колокольчики и ромашки, нравился всем сельчанам, которые часто хвалились, что у них большой урожай зерна и много птицы, выращенной рядом с конюшней в курятнике. Так жили все жители этой далекой Сибирской деревни, включая и самих хозяев этого дома. Во дворе у них на привязи сидела ворчливая собака неизвестной породы.
В доме жили когда-то двое мальчишек с родителями, но война отняла у них живность, а детей пришлось обучать самим. Иногда они посещали церковно-приходскую школу, чтобы им поставили крестик в справке. А расписываться они научились быстро, когда им отпускали расписки за урожай зерна ржи, растущей на общем поле. Каждая семья должна была убирать свой, отведенный ей надел, складывать в снопы, молотили колосья, а потом сдавали на вес в сельпо. Им доставляли иногда деньги, и они покупали себе ткань на простыни, скатерти, рубахи и портянки. Армяки остались от родителей отца, поэтому их только латали и передавали из поколения в поколение. Посуду из дерева: ложки и тарелки – все делал еще прадед, а глиняные кувшины покупали на базаре вместе с молоком и творогом, привозимыми из дальних северных районов, куда ни один солдат не смог добраться. Скопилось этого добра целый шкаф, состоящий из полок с планкой.
– Сходи к своему брату и скажи, что у меня нет больше сил отбиваться от набегов солдат. Пусть собирает восстание и готовится к наступлению, – сказал Спиридон жене в конце мая тысяча девятьсот восемнадцатого года, когда уже стали происходить расстрелы крестьян, кто не хотел воевать, и кому дорога была земля Сибирская.
– Если уйду, а тебя расстреляют, то мы никогда не встретимся, – заплакала женщина и стала вытирать слезы платком для сметания крошек хлеба со стола.
– Торопись с сообщением. Уйдешь ночью. Я тебя перевезу через реку на другую сторону, а ты тропинками выйдешь к городу. Там тебя на попутке кто-нибудь прихватит. Только не садись в телегу. Лучше спрячься в леске. Затаись. Как увидишь, проезжает кто-то из знакомых сельчан, тогда можешь голосовать. Они тоже все собирались отбыть на запад с детьми в Челябинск, – сказал твердо муж, облокотился о стол и стал читать листовку – воззвание, сохраненную им с прошлого года, где сообщалось о произошедшей революции в Петрограде и передаче власти временному правительству.
Он понимал, что эта мера предосторожности сдует с кресла всех царских чиновников и установится диктатура власти, о которой давно поговаривали у них на слетах всех сельчан после уборки урожая и распределения поровну прибыли.
– А ты Спиридон? Как вы здесь спрячетесь с Ерошей? – спросила горько Клава, чувствуя, что месяца через четыре-пять у нее тоже родиться ребенок – третий в их роду Пантелеймоновых.
– Хочешь, я с тобой уйду? – спросил Спиридон, глядя на ладную, чуть располневшую за последнее время, фигуру жены.
– Боязно мне одной по большаку идти, да по лесам прятаться. Что зверь какой?! Я-то здесь места плохо знаю. Мне помощь пригодится, шаровары твои стирать надо будет, а ребенок родится и того больше: дров нарубить, воды принести… Со всем остальным я сама справлюсь, может быть, Миша поможет. Он теперь подрос чуток, как ты думаешь?
– Верно. Но мы с ним на охоту будем ходить и рыбу ловить, а потом Ерофей к нам подъедет или пешком доберется. Спрячемся от чиновников. Там глядишь, и войне конец. А если нет, то будем участвовать против всех. Соберем