потушил сигарету в блюдце, заменявшем пепельницу, и захлопнул балконную дверь.
А, собственно, что его удивляет? Он всегда знал, что Лилька – дура, прости господи.
Зачем она призналась, что у нее есть любовник? Тоже мне, секрет полишинеля…
Ну, какой это, к чертям собачьим, секрет, если налицо все признаки – нет, не измены! – романа на стороне!
Бегающие глазки, тайные звонки, этот страх выпустить мобильную трубку из рук, постоянные отлучки и вранье – без креатива, тупое и плоское… Как сама Лилька.
«У Соньки засиделась…» – самая расхожая отмазка. Еще: «представляешь, в лифте застряла», и, еще «в поликлинике очередь безумная, как при совке…». Только пробки на улицах и совещания на работе не приплела, потому что о пробках в их городе знали из телевизора, а совещания в школьной библиотеке в первый и последний раз проводилось еще при Горбачеве.
Ко всему Лилька вдруг рьяно взялась реформировать библиотеку, обновлять фонды, участвовать в каких – то семинарах, проводимых за пределами городка, замещать больных, хотя до этого даже зарплату не отрабатывала. С подружкой детства Сонькой, которую регулярно поливала помоями, вдруг стала проводить все выходные. Потом и вовсе умом тронулась – давай петь в народном хоре, хотя ни голоса, ни особого слуха у нее не было. Да еще пригласительные билеты на концерты невзначай подсовывала на видное место.
Ну, не идиот же он, на самом деле!
Или идиот?
Отвращение к вранью Герасимову внушили в детстве, и он сразу понял, что жена врет. Но он и не хотел знать правду – вот, в чем фишка!
Герасимов достал из шкафа несколько вешалок со своими вещами, блуждая по ним рассеянным взглядом, пристроил на спинке дивана.
То – то Лильке раздолье будет, когда он отчалит в командировку. Он скрипнул зубами от бессильной злобы. Может, розгами ее высечь? У них есть розги в запасниках. Если не воспитает, то, по крайней мере, испытает облегчение. Или не испытает?
Герасимов огляделся, будто очнулся.
Круглый стол, накрытый скатертью с кружевом ручной работы, дешевенькие стулья из лозы, комод с резными дверками, старый фикус под окном – все было, как при маме.
Мозги сдавило, как тисками.
Сжав челюсти, Герасимов опустился на диван и с силой потер лицо ладонями, так, что нос, щеки и лоб стали красными.
Как ни странно, это принесло некоторое облегчение.
Посидев некоторое время с закрытыми глазами, Герасимов поднялся, прихватил один из стульев, стоящих вокруг стола, и перенес его в прихожую.
Испытывая странную, какую – то даже нечеловеческую усталость, будто на нем ночь напролет каталась Панночка, полез в антресоли за сумкой.
Сумки в антресолях не оказалось.
Разозлившись, Герасимов сдернул какую – то тряпицу с непонятной кучи барахла и наткнулся на стопку семейных альбомов.
От вида этих самых альбомов Герасимову захотелось умереть.
Мысль подкупала новизной и одним махом решала все проблемы. Командировка бы отменилась – раз. Развод – два.
Поискав, что бы такое позитивное пристегнуть к списку под номером «три» и не найдя, Герасимов спрыгнул со стула, сел на него, сиротски уперев локти в колени, и погрузился в мрачные размышления.
Олюшку, его девочку жалко. Как она воспримет развод родителей? И как он будет без нее? В семнадцать лет дети такие же максималисты, как в четырнадцать.
Экзамены на носу, выпускной. Черт знает, как все не вовремя. Мысль пошла по кругу: за каким бесом Лилька исповедалась?
Именно так – в прихожей на стуле – его и застала неверная супруга.
Увидев мужа, она хлопнула виноватыми медовыми глазищами и потупилась.
Сцепив руки замком, Герасимов в полном молчании наблюдал, как жена разулась, и подавил в себе позыв к ухаживанию, когда Лиля расстегнула плащ. Пусть ей новая любовь помогает.
До поезда оставалось два часа, нужно было в темпе вальса варить яйца и курицу с пометкой «для жарки».
…Оставив облако сладкого дурмана, Лиля скользнула мимо.
Шаги ее остановились совсем близко, вздохнула дверь в ванную, зашумела вода.
Герасимов принюхался.
Он мог голову дать на отсечение: такого парфюма у жены раньше не было. Запах был новым, незнакомым. Чужим, как сама жена. «Подарок, наверное», – темнея лицом, подумал Герасимов. Ему стало совсем тошно.
В долю секунды тяжесть из тела исчезла, он сорвался со стула и всю свою ярость обрушил на дверку антресолей, да так, что изо всех швов на потолке и в стене посыпался песок.
Вода в ванной перестала шуметь, дом насторожился.
Тьфу.
Гнев иссяк, тяжесть вернулась, и Герасимову стало до омерзения противно самого себя.
Распустился, идиот.
Может, пока он будет ездить, все как – то утрясется? Они остынут, отдохнут друг от друга, Лилька поссорится со своим хахалем … Или возьмет