и, не выходя из машины, увидел в нескольких шагах от себя мальчика лет шести. Дело было зимой, но, несмотря на холод, одет он был по-весеннему легко: старые штанишки, рубашка с расстёгнутыми верхними пуговицами, изношенное пальтишко; точно не припомню, но шапки на его голове вроде бы не было. Одним словом, обычный деревенский мальчишка, предоставленный самому себе, обделённый родительским вниманием и лаской. Но обычный только, как говорится, на первый взгляд.
Посмотрев на его внешний вид, я столкнулся взглядом с его глазами. До сих пор от воспоминания этого момента какой-то электрический импульс проходит по всему телу. Увидев эти глаза, я просто застыл. Не от того, что мне стало жаль его обносков, или внешне в нем можно было угадать никому не нужного ребенка. Нет! Ничего такого не было! Я застыл от неимоверной чистоты и глубины его печально красивых глаз.
Эти глаза плакали. Но не внешними солёными слезами, а тщательно скрываемой внутренней болью, болью, которую никому нельзя показать, никому доверить. Так бывает, когда тебе очень и очень тяжело, но так как до этого никому нет дела, ты всё подавляешь в себе, превращаясь в некое подобие монолитного гранита, и лишь изредка твои глаза излучают боль, которая уже не может гнездиться в глубоких, но до отвала заполненных тайниках твоей выстраданной души. Вероятно, так было и сейчас.
Но от этих незабываемых глаз исходила не только боль, эти глаза… просили. По крайней мере, с последним словом ассоциировались немые глаза малыша. Они как будто замерли, остановились. Представляете? Ни слёз, ни слов, ни протянутых рук, ни сжатых бровей, ни жалостливых складок на губах, – ничего! – ничего, кроме взгляда, а – точнее – глаз.
Если бы этого малыша снимали в кино, зрители плакали бы все поголовно. Но едва ли он когда-нибудь узнает, что такое любящий ласковый взгляд, что такое теплота близкого человека, что такое доброе милосердное сердце. Хочется верить, что узнает, только мне кажется, что человек с такими глазами рождается не для счастья и любви, а для страдания.
Уже от дедушки я узнал, что мальчишку зовут Денис. У него есть родители (алкоголики), братья (один из которых – вор-уголовник) и младшая сестрёнка, поэтому чем, а, главное, – как он живет? – никому не было интересно. К дедушке он забегал помогать по дому, хозяйству. В 6 лет набирал воду из колодца, колол и носил дрова, возил большие тачки с мусором. Как некрасовский «мужичок с ноготок». Только у Некрасова столь раннее возмужание являлось результатом воспитания, а в случае с Денисом – результатом его полного отсутствия.
За работу Дениска получал от дедушки гостинцы в виде леденцов, фруктов, сладостей и… хлеба. Он был голоден. Даже небольшой кусок чёрствого хлеба вызывал у него благодарный восторг. Он радовался. Слышите? Радовался. Радовался куску чёрствого хлеба. Невозможно представить такую радость у современных разленённых, расслабленных, расхлябанных, изнеженных детей, которых и детьми-то непросто назвать. Они ещё до юношества не дожили, а уже испробовали, увидели, услышали и почувствовали столько, сколько иному человеку и за всю жизнь не узнать. Мне даже представляется их реакция на такие гостинцы. Некая ироничная снисходительная улыбка, мол, оставь, дед, себе, но в следующий раз лучше, чтоб такая дурь тебе в голову не приходила.
Думая о таких вещах, приходишь к выводу, что трижды, четырежды и сто раз прав был Достоевский, когда писал, что «настоящие проблемы начнутся у человека, когда хлеба ему будет хватать на каждый день». Какие сильные слова! А разве м ы радуемся каждому куску хлеба, каждой пачке печенья, каждой плитке шоколада, каждой красиво обёрнутой конфете. Ну конечно же НЕТ! Мы воспринимаем это как данность, как некое само собой разумеющееся статус-кво нашей безмятежной жизни.
Артур Шопенгауэр как-то сказал: «Мы редко думаем о том, что мы имеем, но всегда беспокоимся о том, чего нам не хватает». Думаю, любые комментарии здесь излишни. Единственное, что можно сказать: наша голова только и занята тем, кто и на каком автомобиле ездит, как и во что одевается, как делает прическу, маникюр, наносит макияж, насколько аккуратен или неопрятен, где работает, сколько зарабатывает и сколько тратит, с кем встречается, спит, живёт и разводится, сколько имеет миллионов, влиятельных друзей и недвижимости, какие тупые, бездарные, подлые и некультурные у нас политики, какой продажный народ и развращённые нравы. Этот список можно бесконечно продолжать, но смысл-то остается один. О ком- и о чём-только мы не думаем, рассуждаем и осуждаем. О ком-угодно и о чём-угодно, но только не о самих себе, только не о своей жизни, только не о своём внутреннем мире…
Последний раз я видел Дениса много лет назад на службе в храме. Он повзрослел и возмужал. Возможно, я бы не узнал его, если бы не его… глаза. Мы встретились взглядами, и что-то в этом мистичном взгляде мне показалось знакомым. Я начал думать, откуда я знаю этого мальчика, – и лишь какая-то завораживающая сила его глаз остановила мои размышления.
Мне стало приятно, что Денис сумел сохранить столь редкую чистоту своих глаз, но так же я подумал, что едва ли Господь подарит мне возможность увидеть в жизни еще одни такие глаза…
ДОЛГ
– Привет, Карина.
– Привет,