смысла. Однако все их увещевания пропали втуне. Роберт поспешил с женитьбой, но осознание совершенной ошибки пришло к нему не сразу. И вся его доброта, что он осознал много позднее, постепенно сменялась злобой, все чаще и чаще он раскаивался в своем недальновидном, ребячливом поступке. Это происходило в первую очередь из-за меня, женщины, которую он так хотел заполучить, но не мог; женщины, которая могла бы, стоило ей только захотеть, сделать его королем, но которую он интересовал лишь в определенном смысле и которая никогда бы не стала довольствоваться ролью покорной жены либо кланяться мужчине как своему господину. Роберт истово верил, что в один прекрасный день переубедит меня, все прочие опасались, что ему это удастся, а Эми, невинное дитя, очутившееся меж двух враждующих сторон, что называется попала под перекрестный огонь.
Я хотела защитить Эми, хотя уверена, что едва ли нашелся бы человек, который, узнав об этом, поверил бы в искренность моих намерений. Не могу никого в этом винить: если бы речь шла не обо мне самой, не поверила бы и я. Эта моя неудача хранилась в особом ларце за семью печатями в моем сердце, куда отправлялись все мои сожаления и раскаянья. Но я не могла уберечь Эми от союза, в котором любовь теплилась лишь в одном сердце, не в двух, равно как не могла я спасти ее и от рака, и от амбиций ее мужа, и от собственного жестокого кокетливого каприза, из-за которого я продолжала дразнить Роберта, держа его на коротком поводке. Я стала для него желанной целью, такой далекой и такой близкой одновременно, лишь изредка позволяя ему заключить себя в объятия, одарить поцелуем или приласкать, но каждый раз неизменно оставляя победу за собой. Я играла с ним, словно кошка с добычей, – так я вела себя со всеми своими воздыхателями; Роберт был особенным лишь потому, что я любила его. Но хоть чувства мои и были сильны, я не питала относительно него никаких иллюзий. Моя любовь к Роберту, что бы там ни думали остальные, никогда не была слепой, я всегда видела его насквозь, как будто взор мой был острее ястребиного и мне под силу было заглянуть в самую глубину души этого человека. Уже давным-давно жизнь научила меня не идеализировать любовь, и я считала, что это – удел поэтов и бардов. Мои былые иллюзии стали для меня суровым уроком – и учеба моя началась, лишь только я выбралась из колыбели. Отец. Шесть его жен, среди которых были моя мать и ее кузина, чья жизнь закончилась на эшафоте. Второй муж моей мачехи Том Сеймур[2], статный и безрассудный красавец, наведывавшийся по утрам ко мне в опочивальню, чтобы позабавиться со мной и поведать неопытной девице о строении человеческого тела способами гораздо более откровенными, нежели позволяли себе ученые мужи в своих трудах. Моя бедная, безумная, обманутая всеми сестра, никогда не знавшая любви и всю жизнь тосковавшая по Филиппу, королю испанскому. Холодный и властный сводный брат-испанец, добивавшийся меня за спиной собственной жены, одаривавший меня драгоценностями и даже приказавший проделать в стене моей комнаты