мало походил на страстных борцов, придававших определенный колорит современной ему журналистике. Обычное впечатление, производимое на публику его статьями, совершенно не совпадало с тем ощущением, которое он возбуждал при личных встречах. Казалось, что неумолимый разрушитель эстетики, с злым сарказмом и поразительным упорством издевавшийся даже над Пушкиным, беспощадный и прямолинейный враг всяких житейских кодексов, должен быть существом грубым, антиэстетическим, отрицающим на практике все, что могло казаться излишним с точки зрения убежденного реалиста того времени. Люди, не знавшие Писарева в лицо, руководимые ходячею легендою, должны были удивляться, увидев этого характерного представителя известного умственного движения. Он был совсем не таков, каким его ожидали встретить. Изящный, предупредительный, гладко причесанный и щеголевато одетый, охотно прибегающий в разговорах к французскому языку, сдержанный, хотя и самоуверенный в обращении, он мог служить образцом изысканно воспитанного молодого человека из состоятельной дворянской семьи. В общем его нельзя было назвать красивым. Только большой, открытый и чистый лоб и слегка выпуклые, темно-карие глаза под правильно очерченными бровями были красивы, отражали твердый, ясный и свободно стремительный ум. В остальных частях его лица было что-то дисгармоническое: длинный, слегка выдающийся подбородок, из под которого торчала вперед негустая белокурая борода, жидкие, высоко растущие усы, оставляющие открытым край длинной верхней губы, яркий, несколько вульгарный, кирпичного цвета румянец, как-бы застывший на щеках – все это производило не совсем приятное впечатление. Этому различию между верхней и нижней частью его лица отвечало явное несоответствие между его блестящим, смелым умом и медлительным, флегматичным темпераментом, который не давал ему сразу развернуться и обнаружить себя в одном патетическом моменте, в одной страстной, поэтической вспышке, который сообщал его диалектике плавный, напряженный, резкий, но холодный и несколько резонерский характер. Это был опасный спорщик – без увлечений в сторону, без скачков, без игры какими-бы то ни было психологическими эффектами, это был никогда не затрудняющийся, не ищущий слов оратор, всегда имеющий в запасе закругленные, безупречно литературные выражения, поражающий в живой речи тем-же, чем он изумлял всех, видевших его рукописи: способностью излагать свои мысли прямо набело, без единой поправки и перестановки, одинаково твердым и бестрепетным стилем и ровным, четким почерком. Эти характерные черты Писарева остались неизгладимыми в воспоминании людей, приходивших с ним в соприкосновение при жизни. Компетентный ценитель красноречия, блестящий, ядовитый оратор из корпорации петербургских адвокатов, друг и товарищ Писарева, В. И. Жуковский, передававший нам в личной беседе свои живые воспоминания о нем, не стертые потоком времени, с сочувственным удивлением говорил о необычайной плавности и стройности устной полемической диалектики Писарева: речь его лилась беспрепятственно свободно, неутомимо, одинаково сильно и светло в каждом периоде. Старый типограф В. Ф. Демаков, которому приходилось в молодости в качестве наборщика иметь дело с рукописями Писарева, с восторженным хохотом описывал нам великолепные достоинства этих чистых, каллиграфически безупречных оригиналов без единой помарки. Все, виденные им, бесчисленные, разнообразные писательские почерки слились в его воображении во что то расплывчатое, неприглядное, мучительно нестерпимое для глаз наборщиков, но почерк Писарева, эти чистые страницы с ровными строками и отчетливо выписанными буквами стоят в его воображении со всею свежестью утешительных отдохновений. Иногда, рассказывал нам типограф, Писареву приходилось докончить статью в типографии, и необычная, шумная обстановка нисколько не мешала ему излагать свои мысли с тою же легкостью, непринужденностью и отчетливостью. Таким-же невозмутимо аккуратным, слегка медлительным был он всегда, с молодых лет до последних дней своей короткой жизни. Даже во времена своего студенчества, в демократической обстановке товарищеского общежития, он не изменял ни в чем своим корректным привычкам благовоспитанного и склонного к внешнему изяществу юноши. К утреннему чаю он выходил последним. В то время, как товарищи бесцеремонно сходились у самовара, без всякого помышления о своих костюмах, Писарев, равнодушно внимая их призывам и понуканиям, сидел пред зеркалом, приводя в изысканнейший порядок свои изжелта-белокурые волосы, подчищая и подпиливая слегка отпущенные ногти.
– Дмитрий Иванович, чай остыл! – кричал кто-нибудь из товарищей. А Дмитрий Иванович тщательно снимал последние пылинки со своего модного, из толстого сукна, пиджака. В общую комнату он выходил не иначе, как в самом законченном и безукоризненном туалете.
В годы возмужалости он был по характеру таким же, каким был в детстве и юности: чистоплотный, деликатный, уступчивый – во всем, кроме рассуждений. При темпераменте, неспособном на сильные взрывы, можно сказать бескрылом, его развитие шло ровным, безмятежным, несколько медленным ходом. Он учился в детстве целыми часами без перерыва и даже на прогулках упражнялся с помощью матери в передаче своих впечатлений на французском языке. Неповоротливый и несклонный ни к каким физическим забавам, он находил удовольствие в чтении книг и в раскрашивании картинок в иллюстрированных изданиях. У него были слабые,