началось.
Голая, потому что порода обязывает – канадский сфинкс, иначе – безволосая кошка. Звучит не очень аппетитно. Выглядит соответственно. Но в своем уродстве Адонис неотразим. На кота он похож примерно так же, как я на своего предполагаемого прародителя – человекообразную обезьяну (я даже больше).
Живность эта досталась мне от моей наложницы в качестве прощального, очевидно, подарка. Надо заметить, что наложницей моя пассия величала себя с явным перебором.
Майя вообще отличалась претенциозностью, которую наивно путала с экстравагантностью и хрупкостью ремарковских женщин. Этим писателем она зачитывалась, изучая немецкий в Сорбонне. Тогда же Майя необдуманно вырвала сверху и снизу по два коренных зуба. Ей не давал покоя овал лица Греты Гарбо. Гарбо зубная недостача шла больше. Возможно, потому, что она о ней мало кому рассказывала.
– Je suis belle, drôle et intelligente[1], – говорила Майя почти серьезно. – Чего еще может требовать мужчина от женщины, которая не собирается становиться его женой?
Думаю, при случае, она готова была и терновый венец нацепить на свою буйную голову – с условием, что он будет от Луи Вьюттона.
Связь наша, то затухая, то вновь разгораясь, длилась почти три года, как мне казалось, доставляя удовольствие обоим. Я понимал, что за моменты неожиданного счастья ответственны исключительно органы внутренней секреции. Питательная среда таких, захлебывающихся в себе самих, состояний чаще всего неопределима. Как структура бумаги, на которой печатаются глянцевые журналы: мне всегда казалось, что бумага пропитана чем-то вроде одурманивающего экстракта. Иначе почему в них тонешь без возврата? Я и не уточнял, отчего, собственно, Майя не собирается становиться моей женой. Попробуйте сформулировать, что скрывается за фразой «и все такое...»
К тому же непредсказуемость характера, по ее мнению, должна входить в набор обязательных примет «настоящей женщины». Она, например, со значительным видом могла заявить, что до вчерашнего дня любила Европу, а начиная с сегодняшнего предпочитает Азию. И ждала серьезной реакции на свое заявление. Так что ее нежелание выходить за меня замуж сегодня, завтра способно было превратиться в главный аргумент обвинения в контексте моего «чудовищного эгоизма и нежелания обременять себя чем-либо».
В один прекрасный день, который пришелся на мой день рождения, Майя явилась при полном параде. То есть одетая с нарочито роскошной небрежностью, с распущенной львиной русой гривой, в невообразимых туфлях на головокружительных каблуках, благодаря которым становилась почти на голову выше меня (что, не сомневаюсь, обдумывалось заранее). Я был уверен, что этим туфелькам суждено дожить только до первой починки, потому что чинить их моя гламурная пташка сочтет непростительным плебейством. Она их выбросит. Не допустит до греха. Одна знаменитая штучка на вечеринке так размахалась длинными ножками, что все увидели наклеечку на подметке ее сапожек. Стало быть обувка сейчас из ремонта. Папарацци увеличил бирку и залепил ею мордашку красотки в паре таблоидов.
Майя водрузила на мой обеденный стол огромную дырчатую коробку, всю в бантах.
– Это подарок, – сказала она. И, выдержав паузу, прибавила: – Чтобы ты не чувствовал себя одиноко.
– Спасибо, – вежливо отозвался я. И подумал, что как умная женщина, а Майя безапелляционно себя относила к умным, она давно должна была бы понять: одиночество – привилегия, которой я дорожу больше всего на свете. Это главная составляющая моего эгоизма. Казалось бы, одиночество должно устраивать всех в моем скудном окружении, так как ничего от них не требует. Однако было очевидно, что Майя ждет совершенно иной реакции. И не трудно было догадаться какой. А я ведь не грубое животное и не могу не дать женщине того, чего она ждет...
– Я не одинок, пока в моей жизни есть ты, – произнес я нужные слова. Наверняка Майя читала их миллион раз там и сям и потому выучила наизусть. Я не сделал в тексте ни одной ошибки, слава богу.
– Знаю, знаю... И говоришь ты это положа руку на свой самый главный орган. Я имею в виду сердце... Так вот, это – замена. С ним тебе легче будет играть в кошки-мышки, – в глубинах ее хорошо поставленного контральто обнаружились истерические нотки.
В этот момент из коробки раздался пронзительный звук, похожий на вой охрипшей пожарной сирены.
– Что это?! – спросил я с неподдельным ужасом.
– Посмотри! Ты в жизни не видел ничего подобного, – сказала Майя, развязывая банты и вскрывая изысканную упаковку.
Из коробки вылез маленький сморщенный уродец, абсолютно лысый, серо-бурого цвета с невероятного размера локаторами вместо ушей, мордой химеры и длинным крысиным хвостом. В жизни не видел ничего подобного.
Сначала я решил, что это неизвестная мне доселе обезьянка редкого вида или отродье древней птицы, из птеродактилей. Но существо опять издало пронзительный звук, в котором угадывалось мяуканье.
– Это священное создание. Ему поклонялись в Древнем Египте, – потом я узнал, что Майя говорила неправду, породу вывели не так уже давно. – ОНО изменит твою