В Филях, должно быть, все развезло. Люди бегут по изрытой бульдозерами земле, прячутся во времянках, под деревьями, под навесами киосков. Оттуда на Белорусский вокзал приходят мокрые электрички, а сухие с Белорусского уходят туда и попадают под ливень и сквозь ливень летят дальше – в Жаворонки, в Голицыно, в Звенигород, где по оврагам текут ручьи, пахнет мокрыми соснами и белые церкви стоят на холмах. Ему вдруг захотелось быть где-нибудь там, закутать Ольку в пиджак, взять ее на руки и бежать под дождем к станции.
«Только бы до Лужников не докатилась», – думал он.
Сам он любил играть под дождем, когда мокрый мяч летит на тебя, словно тяжелое ядро, и тут уже не до шуток, тут уже не поводишь, стараешься играть в пас, стараешься играть точно, а ребята дышат вокруг, тяжелые и мокрые, идет тяжелая и спешная работа, как на корабле во время аврала, но на трибунах лучше сидеть под солнышком и смастерить себе из газеты шляпу.
Он оглянулся и позвал:
– Ольга!
Девочка лет шести прыгала в разножку по «классикам» в тени большого дома. Услышав голос отца, она подбежала к нему и взяла за руку. Она была послушной. Они вошли под тент летней закусочной, которая так и называлась: «Лето». Мужчина еще раз оглянулся на тучу.
«Может быть, и пройдет мимо стадиона», – прикинул он.
– Пэ, – сказала девочка, – рэ, и, нэ, о, сэ, и, тэ, мягкий знак…
Она читала объявление.
Под тентом было, пожалуй, еще жарче, чем на улице. Розовые лица посетителей, сидящих у наружного барьера, отсвечивали на солнце. Отчетливо блестели капельки пота на лицах. Страшно было смотреть, как люди едят горячие супы, а им еще подносят трескучие шашлыки.
– Сэ, – продолжала девочка, – и опять сэ, о… Папа, сложи!
Отец взглянул на объявление: «Приносить с собой и распивать спиртные напитки строго воспрещается».
– Что там написано? – спросила девочка.
– Чепуха, – усмехнулся он.
– Разве чепуху пишут печатными буквами? – усомнилась она.
– Бывает.
Он пошел в дальний тенистый угол, где сидели его приятели. Там пили холодное пиво. Девочка шла рядом с ним, белобрысенькая девочка в синей матроске и аккуратной плиссированной юбочке, с капроновыми бантиками в косичках, а на ногах белые носочки. Вся она была очень воскресной и чистенькой, такой примерно-показательный ребенок, вроде тех, которые нарисованы на стенках микроавтобусов: «Знают наши малыши, консервы эти хороши». Ее не приходилось тянуть, она не глазела по сторонам, а спокойно шла за своим папой.
Ее папа был когда-то спортсменом и кумиром трех близлежащих улиц. Когда он весенним вечером возвращался с тренировки, на всех трех близлежащих улицах ребята выходили из подворотен и приветствовали его, а девчонки бросали на него взволнованные взгляды. Даже самые заядлые «ханурики» почтительно поднимали кепки, а подполковник в отставке Коломейцев, который без футбола не представлял себе жизни, останавливал его и говорил:
– Слышал, что растешь. Расти!
А он шел в серой кепочке «букле», в каких ходила вся их команда – дубль мастеров, шел особой, развинченной футбольной походкой, которая вырабатывается не от чего-нибудь, а просто от усталости (только пижоны нарочно вырабатывают себе такую походку), и улыбался мягкой улыбкой, и все в нем пело от молодости и от спортивной усталости.
Это было еще до рождения Ольги, и она, понятно, этого еще не знает, но для него-то эти шесть лет прошли, словно шесть дней. К тому времени, к ее рождению, он уже перестал «расти», но все еще играл. Летом футбол, зимой хоккей, вот и все. С поля на скамью запасных, а потом и на трибуны, но все равно – летом футбол, зимой хоккей… Шесть летних сезонов и шесть зимних…
Он рассуждал сам с собой: «Ну и что? Чем плохо? Межсезонье, осень, весна – периоды тренировок… А что у тебя есть еще?.. Приветик, у меня есть жена… Жена? Ты говоришь, что у тебя в постели есть женщина?.. Я говорю, что у меня есть жена. Семья, понял? Жена и дочка… О, даже дочка! Даже о дочке ты вспомнил… Футбол, хоккей, хоккей, футбол… Тебе не надоело? Господи, разве спорт может надоесть? И потом, еще у меня есть завод… А он тебе не надоел?.. Стоп, на завод посторонним вход воспрещен… Ну ладно… Итак, завод и футбол, да? И еще жена, дочка?.. А что? Семью обеспечиваю, полторы бумаги в месяц и премиальные… Я, между прочим, рационализатор. И друзей у меня, между прочим, полно. Вон они сидят: Петька Струков и Ильдар, Владик, Женечка, Игорь, Зямка, Петька-второй тоже – все здесь. Сдвинули два столика. Насорили рачьими клешнями, и лужи уже на столе. Гоп-компания. Все одногодки. А сколько вам лет? Э-э, мы все с двадцать девятого. Всем тридцать два, стало быть».
– Это что, Серега, твоя пацанка? – спросил Петька-второй.
– Ага.
Он сел на подставленный ему стул и посадил девочку на колено. Ей было неудобно, но она сидела смирно.
– Сиди тихо, Олюсь, сейчас получишь конфетку.
Ему подвинули кружку пива и тарелку раков, а девочке он заказал лимонаду и двести граммов конфет «Ну-ка, отними». Друзья смотрели на него