словной силе правительства вашего, всякое, со стороны писателей, покушение посягнуть на общественный порядок было бы не только безумно, но и несбыточно.
Между тем недостаточно, чтобы в печати не выказывались явные посягательства на коренные начала общественного и законного благоустройства. Предосудительны и опасны могут быть потаенные попытки действовать в этом смысле, и тем опаснее, что прикрытые и облеченные хитростью слова могут быть передаваемы в тайне, как лозунг, от одного другому соумышленнику. По убеждению моему, нет и того. У вас в литературе могут быть единомышленники, партии, пожалуй старообрядцы (как, например, «Русская Беседа»), но злоумышленников нет. Нет начал злонамеренный и возмутительных.
Если и встречались изредка выходки, вспышки, которые могли давать справедливый повод к перетолкованию в смысле предосудительном, то и они были разве совершенно отдельные, личные и не находили вы сочувствия, ни отголоска в большинстве писателей. Напротив, они подвергались общему осуждению. Когда министерство почло себя обязанным обратить взыскательное внимание на некоторые стихотворения Некрасова и приняло строгие меры с предупреждению дальнейших уклонений в этом роде, то многие из журналистов и молодых писателей жалели, что, вследствие запрещения печатно говорить о сочинениях Некрасова, не могли они орудием критики осудить и заклеймит всю неблаговидность и неуместность подобного литературного своеволия.
Можно сказать положительно, что современная наша литература не заслуживает, чтобы заподозрили её политические и нравственные убеждения. Вопросы религиозные и существенно государственные остаются для неё неприкосновенными как предметы безусловного и безграничного почитания. Когда в журналах наших завязалась довольно живая полемика о некоторых отношениях крепостного состояния в России, то министерство обратило тотчас внимание свое на эти прения. В управление мое министерством, я, циркуляром в цензурные комитеты, приостановил эту полемику, и с той поры она не возобновлялась. Журнальные рассуждения о сем предмете не выходили из границ чисто теоретических, но, со всем тем, как сей вопрос есть государственный и подлежит рассмотрению и разрешению одного правительства, то он и не может быть печатно обсуждаем иначе, как с соизволения на то правительства.
Но, с друзой стороны, нельзя не заметить и не сознаться, что частные, не скажу второстепенные, а состоящие на гораздо низшей степени, общественные вопросы возбуждают пытливость, деятельность современной литературы и подвергаются её исследованиям. Это явление новое, или, лучше сказать, возобновленное после нескольких лет наложенного молчания. Не позволяю себе судить об этом периоде литературного молчания: может быть, временные меры строгости и были вынуждены необходимостью; в виду современных событий и Европейского волнения. Во всяком случае, повторю, что некоторое вмешательство литературы в дела общественные – явление у нас не новое. Оно только поражает мнимою новизною те лица, которые незнакомы с ходом нашей литературы. И в прежние времена наши писатели подавали голос в живых и общественных вопросах. Они имели свои периоды благоразумной и законной свободы с одобрения цензуры. В доказательство того можно исчислить многие сочинения и книги, вышедшие в царствование Екатерины II, Павла I, Александра и в начале царствования Николая Павловича, которые возбуждают ныне напуганную опасливость цензуры; другие и совершенно запрещены.
Ныне в литературу нашу входят вопросы специальные, например, по части народной промышленности, торговли и статистики, и другие относящиеся до преобразований и усовершенствований в государственно-материальном отношении. Эти вопросы приняли ныне большое развитие в журналах, но они не принадлежат к вопросам щекотливым и раздражительного свойства. Нельзя не желать, чтобы предоставлена была им некоторая умеренная свобода и чтобы со стороны министерства финансов, министерства внутренних дел и главного управления путей сообщения не было излишнего вмешательства для преграждения развития и обсуждения этих вопросов, совершенно практических. Приступим теперь прямо и откровенно к рассмотрению вопроса, имеющего свою важность и относительную щекотливость. Литература наша, в особенности журналы, деятельно принялась в последнее время за обличение и исправление злоупотреблений, вкравшихся и укоренившихся в нижних слоях нашей администрации. Это явление также не новое. С давних времен Сумароков, фон-Визин, позднее Капнист и многие другие преследовали на театре, в сатирах, романах, журналах русское крючкотворство, подьячество, ябедничество, взяточничество и злоупотребления помещичьей власти. К сожалению должно признаться, что эти исправительные нападки и преследования мало содействовали не только к искоренению, но даже и к исправлению зла. За то, с другой стороны, можно спросить: ослабили ли они чувство покорности к монархической власти и её охранительное действие в России? Потрясены ли были ими общественное устройство, законный порядок и повиновение частным властям? На эти вопросы двух ответов быть не может. Всем ясно, что таких вредных последствий не было.
Должно сказать всю правду: в прежние времена эти нападки были отдельные, временные; ныне они приняли объем более обширный, характер более постоянный и систематический. Можно бы назвать