Рукопись на больничной койке. Елена Виктори

уру…. уж не показалось ли мне? Между нами – метра три. Здесь я впервые, в мрачном здании с высокими потолками и потрескавшимися стенами, желтизну которых усиливает тусклый свет. Именно так я представляю себе застенки ГПУ: следователь склонился над протоколом, а арестованный корчится от боли. Идёт допрос. И хочется скрутиться как животное и забиться под стул, чтобы никто не трогал и никаких вопросов не задавал. Приходится отвечать через силу.

      Из сферы гастро тема вопросов плавно смещается в гинекологию: выкидыши? внематочные беременности? аборты? Отрицательно киваю. Врач делает многозначительные паузы, переспрашивает, качает головой, и наконец, довольный сам собой, со смехом рождает: – Вы воспитывались в монастыре?

      Значит, все-таки не показалось. Весело ему, развлекается. Даже странно представить, что измученный образ пациентки может рождать в уме врача интерес определенного рода. Молчу. Перспектива в ближайшее время попасть под нож хирурга сильно притупляет остроумие. Намекнуть, что работаю здесь же, на кафедре через два корпуса… Только стоит ли? Каждое новое слово – продолжение невыносимого для меня диалога.

      Дальше медсестра ведет длинными коридорами, и я плетусь за ней хвостом, не в силах отнять руку от правого подреберья. «Пытать ведут», – утешаю себя прибаутками, чтобы хоть как-то отвлечься от жаркой пульсирующей боли.

      Наконец обезболивающий укол в процедурной и казенная кровать. Палата гастроэнтерологического отделение. Заняты две кровати из шести, и пара спящих тел по соседству выглядят как солдаты, свернувшиеся в окопе. Не определишь ни возраста, ни «звания». Одно понятно наверняка, пол – женский.

      А еще все в этом учреждении объединены общим родством – единым корнем. Болезнь, больница, больной – все с корнем боль. И я тихо, как в поезде, стараясь не разбудить спящих пассажиров, стелю свою постель.

      ***

      В шесть утра медсестра идет по палатам и раздает градусники. Думаю, что если в жизни этой сухой и вялой женщины есть свои радости, так это одна из них – внезапно включать свет и резким голосом объявлять «подъем». А рядом с моей кроватью – окно в форме арки, больничное окно с прекрасным видом, прямо царские палаты, интересно, сколько лет этому зданию?

      После знакомства с соседками по палате, начинается размеренный ритм больничной жизни по строгому расписанию: сдача крови, обход врачей, уколы – капельницы, завтраки – обеды, время для посетителей, ужин, отбой.

      Знакомство с соседками по палате, размеренный ритм больничной жизни: завтрак, сдача крови, уколы, капельницы, обед, тихий час, и, за редким исключением, затишье во второй половине дня, посещение родственников, ужин, отбой.

      В течение первых двух дней рассыпается иллюзия о собственной важности в мире. Заменяют даже самых «незаменимых» и даже их беспокоят звонками лишь потому, что знают, человек скоро вернется на работу, к делам, в социум. А в остальном всё идёт своим чередом. Мир, как огромный состав, движется в заданном направлении без снижения скорости и изменений в маршруте.

      ***

      Через две недели меня переводят в хирургию, предстоит холецистэктомия и я напряженно ожидаю день операции.

      Накануне операции ночью случается приступ тоски и клаустрофобии одновременно, становится невыносимо в стенах палаты и я блуждаю по коридорам, стараясь остаться незамеченной для персонала. Замечаю, что дверь в соседнюю палату полуоткрыта, и падающая внутрь полоска света для меня же зовущей, как маячок, как лунная дорожка. Я точно знаю, кто там не спит.