же, кишки...
Прав младшой, на тех пленках – требуха, внутренности афганской эпопеи. Моей. Про чужое грех говорить.
Почти все было снято стареньким «ФЭДом». Ломались «Зениты» и «Соколы», утащили «Зоркий», а «ФЭД» был верен, как автомат Калашникова.
Шероховатый металл корпуса, сухой щелчок затвора. Погнутое кольцо объектива и ушибленный до синевы бок – так мы оба отметили кульбит с брони под Ханабадом, где чертов водила вогнал бронетранспортер в сухой арык. От удара оземь лопнул кожаный ремешок футляра, но «ФЭД» – работал, как и раньше. На земле и в воздухе. И вот что странно: в памяти о тех днях крепче иного осталось, что было увидено через мутновато-желтый видоискатель.
А слова? И слова, как будто встроен был в «ФЭД» хороший диктофон. Есть такие чудесные вещи. Мне они попадались нередко.
К весне, приехав повидать родню, я разобрал пленки и, не печатать же такую прорву, просмотрел через детский диапроектор негативы... Так даже лучше...
Занятие было, в общем-то, скучное. Я подбадривал себя коньяком и крепким чаем. Если нет истины в попытке «остановить мгновение» в черно-белом изображении, то сколько ее в иных «препаратах»?
«Мама, нас отправляют в Афган...»
Декабрь 1979-го. Украина. Белая Церковь. Танковая дивизия, куда я определен на должность корреспондента дивизионной газеты, разворачивается до полного штата.
Переговорный пункт у штаба дивизии забит солдатами первого месяца службы. Лихорадочно набирают номера и, пытаясь скрыть волнение, говорят о том, что временно будут откомандированы в другие части. Но через одного слышу, пусть негромко, но отчетливо: «Мама, нас отправляют в Афган...» Позже особисты, насколько смогли, перекрыли этот «канал утечки информации».
Группа молодых солдат в новеньких, до пят, шинелях, необмятых шапках. Эти шинели, шапки, ремни и комплекты парадного обмундирования не успеют отнять «деды-дембеля». Они лягут в афганских каптерках, будут проданы прапорщиками аборигенам, которым очень нравились наши шапки и шинели. А свои будут ходить в грязных ватных куртках и черных танковых комбинезонах. И шинель станет опознавательным знаком новичка либо очередного проверяющего. В советской солдатской, а тем более в офицерской шинели покроя семидесятых годов служить в мирное время еще можно было, но воевать – упаси бог! Упакованный в нее человек превращался в статую.
Впрочем, «парадка» (парадно-выходное обмундирование) нашла себе практическое применение. В «пластмассовые» лавсановые кителя и параллельные (так по-военному назывались обычные брюки в отличие от галифе) облачали покойников («груз-200») перед отправкой на родину в тройной деревянно-цинковой упаковке. Если китель не налезал на распухшее тело воина-интернационалиста, обмытого волоком под душем, то ткань со спины распарывали по шву. А если труп изображали головешки и разный обугленный мусор, то останки заворачивали в мундир.
Но что было по-человечески в дивизионных моргах – там с утра глушили спирт за упокой души и во имя притупления обоняния и прочих нежных чувств... Это был верный подход к печальному исходу.
Вечная тризна честнее вечной памяти.
Реальней.
Офицерское общежитие. Табачный дым, скипидар сапожного крема, дух горелого масла, едкая вонь затопленного сортира, в котором к загаженному унитазу приходилось ступать по ножкам от табуретов.
За тонкими дверями, залатанными фанерой, звуки военного бытия: раздраженные женские голоса, стук костяшек домино, звон бутылок, Высоцкий, Пугачева... Но счастье – иметь место в общаге. Дивизия разворачивается. Жилья в городе не найти.
У всех на устах – Афганистан.
– А если душман к тебе с ножом?
– А я – одного автоматчика слева, другого справа, у самого – пистолет. Попробуй возьми!
Посреди комнаты покачивается гориллообразный сизолицый майор – зампотех батальона связи. Ему после Нового года в Афганистан. От него отчаянно несет застарелым перегаром.
Из Белой Церкви Афганистан еще невидим, незнаем. Майор как-то вдруг трезвеет, уходит. А через десять минут я встречаю его в коридоре, ползущего по стенке.
– Как он это ухитряется?
– Да я тоже вначале удивлялся, – смеется мой сосед лейтенант Почта. – Пойдет в буфет, бутылку пива выпьет – и закосел на старом запасе.
Почта сладко потягивается и в сотый раз ставит «Звезду и Смерть Хоакино Мурьеты». Поет Смерть...
Заместитель начальника политотдела, сопровождая очередную «команду», доехал до афганского Ташкургана.
– Как там? Расскажите, товарищ майор?
– Война. Остановились на той стороне. Вдруг слышу, в середине колонны пальба. Оказалось, солдат решил по изоляторам пострелять. «Ты что же делаешь, товарищ солдат?» А он: «Мне, может быть, завтра в бой идти, а я из этого автомата ни разу не стрелял!» Прав? Готовьтесь. Все там будем.
– Да я уже рапорт написал. Поможете?
– Я тебе здесь Афган устрою. Кто за вас будет редакцию разворачивать?
Вступили...
Таня.