а водила пальцем по корешкам книг. Сидоров помотал головой: сон, наверное. Он никому не давал ключи от своей квартиры, никогда.
Но она не исчезла. Продолжала ходить по комнате, видел Сидоров из-под ресниц. Вот она стала в профиль. И личико тоже миленькое. Лет двадцать пять, самое большее. Не накрашенная. В тонких очках. На столе стояла ее сумочка.
Сидоров кашлянул. Она повернулась к нему.
– Вы кто? – спросил он как можно веселее и сбросил плед: он был в одежде, в джинсах и просторной домашней рубашке.
– Не вставайте, – сказала она и вытащила из сумки пистолет. – Закройте глаза.
Сидоров почувствовал, что он не хочет вскакивать, выбивать оружие у нее из рук, бить окно, звать соседей или милицию. Он только спросил:
– Это правда?
– Да, – сказала она.
– Обязательно сегодня?
– Нет, не обязательно, – она вытащила из сумки розовый ежедневник, ухватила ленточку закладки, раскрыла. – Ну, когда вы хотите?
– Давайте в понедельник, – сказал он.
– А почему? Я должна спросить, почему. Так полагается.
– Сегодня среда, – сказал Сидоров. – Уже не считается. Я хочу, чтоб у меня было три чистых дня. Четверг, пятница, суббота. А в воскресенье я уже буду ждать. Можно?
– Пожалуйста, – она спрятала в сумку пистолет и ежедневник. – До свидания.
И пошла к двери.
– Постойте! – крикнул Сидоров; она остановилась, обернулась. – А можно было попросить через месяц?
– Можно было, – сказала она. – Максимум сорок дней.
– А сейчас, значит, уже нельзя? – у него дыхание остановилось.
– По правилам, нельзя, – она улыбнулась. – Но для вас я могу сделать исключение. Но я вам не советую. Это будет очень тяжелый месяц. Вы начнете суетиться. Пытаться что-то доделать или переделать. Пить. Молиться. Лечиться. Уезжать далеко. Или сидеть, не шевелясь. Но ведь это ничего не меняет!
– Откуда вы такая умная? – спросил Сидоров.
– Мне мама рассказала, – простодушно ответила она.
– Мама?
– Ну да, у нас семейный бизнес. До свидания.
– Погодите, – сказал он. – Поцелуйте меня.
– Я на обед ела греческий салат, – сказала она. – От меня луком пахнет.
Сидоров обнял ее и силой поцеловал. Они сделали все, не раздеваясь, а потом побежали вниз, в кафе, хорошо поужинали, выпили вина, вернулись и снова повалились на диван, поверх пледа. Потом расстелили простынку. Сидоров задал ей жару, показал, на что способен опытный сорокалетний мужик, она визжала, стонала, шептала спасибо спасибо спасибо, выворачивалась так, этак и по-всякому, просила еще, преданно целовала ему грудь, живот и ниже, дрожала, говорила, что больше сил нет, а Сидоров потрепал ее по затылку, откинулся на подушку и поглядел в потолок.
– Тебе хорошо? – спросил более по привычке.
– Но это ничего не меняет, – сказала она. – Понедельник.
Голая встала, подошла к столу и раскрыла сумочку.
стеклянные двери
Плохой мальчик
Жил-был мальчик. Он был плохой. Он любил немного выпить, плотно закусить, чиркнуть спичкой, выпустить облачко душистого трубочного дыма и лениво оглядеться, мурлыча циничный немецкий стишок:
Nach dem Essen man muss rauchen,
Oder eine Frau gebrauchen…
Уже противно, правда?
Мальчик был богатый. Хотя родители не баловали его шмотками и карманными деньгами, он имел замечательный ресурс – роскошную по тем временам квартиру в роскошном доме с роскошным стеклянным подъездом. В котором сидел пусть не роскошный, но вполне реальный консьерж. И строго спрашивал: «Вы к кому?»
Плохой богатый мальчик, указывая на хорошую бедную девочку, говорил: «Со мной».
Консьерж распахивал дверь лифта. Просто так, подыгрывая мальчику.
Бедная девочка была, что называется, готова.
Невдомек ей было, что плохой мальчик позвал ее только лишь затем, чтобы сорвать цветы удовольствий, а также – да не покажется это странным! – мистически наказать своего скупого папу, который не покупал ему модных джинсов и почти не давал карманных денег.
«Вот ты жадный старик, – говорил в уме плохой мальчик, – ну и сиди на своих червонцах, ну и езжай с мамой и сестренкой на дачу. А я тут буду срывать цветы удовольствий, о которых тебе, жадному старику, уже и не мечтается».
Большинство знакомых плохого мальчика составляли девочки. И большинство девочек составляли бедные девочки. Плохой мальчик помнил про папашу Карамазова и его завет насчет мовешек. Мовешку прежде всего надобно удивить!
И она удивлялась красоте и простору плохо-мальчиковой обители, картинам, книгам, разным мелким забавкам. Вроде томика Платона по-гречески, который лежал на диване в комнате плохого мальчика, заложенный длинной трубкой загадочного мастера Янкелевича. Плохой мальчик