й день! Если он будет таким же угрюмым, я уеду отсюда. Куда-нибудь, где есть солнце.
Иногда, принимая решения, не задумываешься, куда приведет тебя вереница жизненных событий. Не знал тогда и я, всего лишь поспорив с собой о погоде четырнадцатого дня. Сегодня, когда я так же курю в открытое окно, за которым льет дождь, я спрашиваю себя, а что изменилось с тех пор? Пройденные два года жизни? А если соединить все в одну длинную цепочку следующих друг за другом событий, получится, что время, как таковое, значения не имеет, и принимать глупые решения, типа «а если будет так, то я поступлю так», значит идти по дороге случая, который рано или поздно все равно приведет тебя в пункт выбора.
***
Первой мыслью, когда я проснулся, было осознание тишины. Легкой тишины, недавящей и непугающей. От нее становилось приятно на душе, и я не сразу понял, что же в ней такого странного. Лишь поднявшись с постели и раздвинув темные портьеры, я увидел причину этой легкости. Дождь закончился. Он больше не стучал по крышам, не выворачивал, как страж порядка, руки деревьям, не стекал в ручьи. Он наполнил природу своей свежестью и, как верный друг, передал ее в руки солнца. Капли, застывшие повсюду, переливались в его лучах и дарили надежду, что жизнь продолжается.
Когда дождь закончился, я еще не знал, что в моей жизни начнется более серый период, чем тот, который я видел за окном. В нем тоже были проблески, но он напоминал какую-то рутину, из которой невозможно было выбраться. Я все пытаюсь понять, сделал бы я так, как обещал себе накануне: уехал бы к солнцу? Ведь если бы дождь за окном не прекратился, я бы не встретил Линду. Неужели я настолько глуп, чтоб строить такие предположения?
***
Когда я впервые увидел Линду, она напомнила мне дождь. Странные сравнения для человека, которого ты видишь впервые. Дождь шел две недели, а ее я видел две минуты. Очень милая девушка. Такая робкая. И эти слезы на ее щеках. Странное двоякое чувство отторжения и притяжения. Отталкивал холод капель на ее лице, слезы, становящиеся только что пройденным двухнедельным дождем. Я не хотел больше этой серой мрачности. Притягивала беззащитность. Хотелось гладить ее волосы, утешать и шептать всякие глупости, беспечностью вызывать улыбку.
В тот первый день я видел ее две минуты, когда зашел к Марио в его магазинчик всякой всячины. Это было обожаемое мной место, напоминающее то ли свалку, то ли старый дедушкин сарай, в котором в детстве можно было открывать новые для себя вещи, такие как стамеска, буровой насос и натяжитель ремня. У Марио я вновь становился ребенком, копошащимся в старом хламе и находящим самые невообразимые вещи. Еще одной особенностью этого магазинчика было уютное кафе во внутреннем дворике, покрытом лианами. Мать Марио, Камила, пожилая полная женщина, меня обожала. Она готовила для меня свой fragante капучино, и за чашкой кофе успевала выдать истории всех жителей городка. Сплетни в ее исполнении становились увлекательными историями, столь захватывающими, что я невольно соглашался на вторую чашку, чтоб их дослушать.
Я полюбил Камилу как мать, которая в моей жизни, увы, была другой. Женщина строгих правил, она не очень баловала меня любовью. Все ее правила жизни, разложенные по полочкам, вызывали протест и в то же время рождали чувство вины за то, что я недостоин быть ее сыном. Слишком разными были наши миры.
Забавным выглядело стремление Камилы найти нам с Марио «достойных» подруг. Она так ярко описывала новых встреченных ею девушек, их стройные изгибы и мудрые искорки в глазах, что мне тут же хотелось увидеть их воочию и связать с ними свою холостяцкую жизнь. В такие моменты я видел себя гуляющим по старому лугу, поросшему многолетними васильками и клевером, окруженным любящей женой, тремя детишками и старой псиной лабрадором. Как Камиле это удавалось, я ума не приложу. Странным, однако, было то, что, несмотря на все ее попытки найти сыну достойную невесту, он до сих пор оставался тридцатилетним холостяком, живущим с матерью. Их союз не поддавался логическому объяснению. Марио обожал свою мать так же, как и она его, делился с ней своими мыслями, идеями и даже страхами, и при всем при этом не был маменькиным сыночком. Камила устраивала ему невероятные свидания вслепую и рекламировала всех новых узнанных ею женщин как богинь, но при этом совершенно не лезла в личную жизнь сына, никогда не осуждала его поступки и не науськивала его на брак и тому подобное. По крайней мере, мольбы о внуках я от нее никогда не слышал.
Я любил их семью. Они стали мне родными, как только я попал в это захолустье. Поиски внутреннего мира привели меня в очередную дыру на карте мира, которая стала мне домом. Дома мелькали в моей жизни часто, напоминая яркие камни в калейдоскопе. Каждый дом был уникальным, единственным неизменным оставался в них лишь я. Странствующий, одинокий, блуждающий в темноте. Что я искал? Я не знаю. Хотелось что-то найти. Себя ли, смысл ли жизни – я, правда, не знаю. Меня вел внутренний порыв, не выраженная в словах и воображении мечта.
Линда. Все началось с нее. Нет, все началось с дождя, это уже потом ее слезы напоминали мне тот бесконечный дождь. Я зашел к Марио забрать утренний выпуск местной газеты. Я не читал две недели. Марио, увидев меня, заулыбался.
– Можно подумать, что ты испугался дождя, –