ье крыло» и что, как многим казалось, отражало мою сущность, а также удачно сочеталось с цветом моих длинных вьющихся волос. Насчет сущности я до сих пор не понимаю, что имелось в виду – вряд ли сравнение с вороной является пределом мечтаний любой нормальной девушки.
А через некоторое время мне и вовсе начало казаться, что родители решили особо не церемониться с выбором имени, потому что я была самым младшим ребенком в нашей огромной семье, да и еще и девочкой. Уверенность в этом лишь окрепла, когда я обнаружила в личной библиотеке матери, что находилась в ее опочивальне, книгу, повествующую о приключениях темной волшебницы по имени Эвелинн. Это была сказка с хорошей и доброй концовкой, но автору, видимо, наскучило писать однотипные книги для детей, поэтому он исхитрился и вставил свою мораль, которая красной нитью проходила между строк, – дескать, в минуты кризиса добро всегда побеждает зло, но во времена спокойные зло учится подменять понятия и нещадно эксплуатирует добро.
Мне эта книга очень нравилась – она была, самой что ни на есть, системной. И жизненной. А также никто из моих знакомых так и не заметил плохо скрытую сатиру автора, что почему-то доставляло мне особое извращенное удовольствие. Именно поэтому я смирилась с поспешным выбором своих родителей, которые руководствовались бульварной книжкой (автор, чтобы прокормиться, написал множество подобных книг) и цветом моих волос. Если бы я была на самом деле злой волшебницей, то с вершины своего могущества я бы отнеслась к ним довольно снисходительно. Превратила бы в лягушек, к примеру.
Насчет имени я довольно быстро перестала беспокоиться – начиная с того момента, как мне исполнилось восемь лет. Именно тогда родители официально (официальность заключалась в том, что я ужинала с родителями одна, а не в присутствии братьев и сестер) сообщили мне, что мое основное предназначение в этой жизни – это выйти замуж. Сказав это, они почтительно замолчали, так, что атмосфера вокруг напомнила мне о похоронах моей отдаленной родственницы. Тогда я также не понимала, что я здесь делаю, кто все эти люди и почему все вокруг так заунывно. Но через некоторое время пошел дождь, все встрепенулись и потянулись к раскинутым неподалеку шатрам. Под ними было сухо, тепло, а в воздухе раздавался приятный запах свежеприготовленной еды. По тому, как все набросились на различные яства, как начали наполнять свои кубки пенистым пивом, как обсуждали со скорбным видом веселые случаи из жизни, я поняла, что не одна чувствовала себя не в своей тарелке. Увидев нечто привычное и радужное взору, как недавно приготовленная и очень вкусная еда, все разом взбодрились, и жизнь снова окрасилась в яркие и понятные оттенки.
И это было системно.
В тот момент, когда родители, казалось, понимающе и благосклонно смотрели на меня, я опять начала чувствовать неприятную слабость, некую отрешенность, как бывает тогда, когда оказываешься не в своей тарелке. Самое неприятное, что родители чувствовали ровно то же самое, и я, подняв глаза к верху, вздохнула – дождь сегодня явно не собирался.
Родители расценили этот жест как закатывание глаз, свойственное девушкам из простонародья, но в последнее время прочно входящее в арсенал манипулятивной мимики у придворных дам, что заставило их нервничать еще больше. Дело в том, что отец, как и многие короли, уделял свои воспитательные часы, в основном, мальчикам, что напрямую вытекало из традиций и патриархального уклада воспитания королевской молодежи. Девочки оставались на попечении у матери, учителей и друзей, а так как мать очень часто уделяла свое внимание экономическим вопросам в разрезе развития государства, то девочки были вольны делать, что их душенькам захочется. Главное, было не нарушать двух основных правил – не поднимать восстание и не выходить замуж за простолюдина.
Именно поэтому родители и нервничали – буквально с детства я вела себя не так, как другие девочки моего возраста. Я была несистемной в их глазах, что приводило к постоянным косым взглядам в мою сторону и непониманию, почему при столь большой свободе я как будто ограничивала свои варианты времяпровождения. Это было крайне нелогично и немного пугало – постепенно взрослея и постигнув основы обучения (умение писать и считать), многие девочки королевского рода проводили свое время, развлекаясь в городах или посещая королевские семьи союзных стран. Они буквально не могли вынести и дня, сидя дома, их тянуло к новым встречам, ощущениям и страстям.
Родители потворствовали их разгульной жизни, улыбаясь про себя и как будто говоря: «Эх, это же молодость… надо нагуляться, чтобы потом осесть… стать серьезным… но сначала надо вкусить саму жизнь». Мне это слегка напоминало веселые пиры у мужчин, которые они устраивали перед тем, как идти в бой. Но там было все понятно – ты веселишься один-два дня, чтобы заглушить страх, чтобы влиться в эту систему воинственного бесстрашия, без которой воинской дух любой армии начнет стремительно падать. И хоть сами войны казались мне крайне бессмысленным времяпровождением, которое сочетало в себе одновременно потерю ценных людских ресурсов и инвестирование капитала в бесполезные по своей сути военные разработки, но пиры приравнивались к традициям. А традиции я любила, особенно те, в течение которых можно вкусно поесть.
Но традиция нагуляться