нем.
Родом поэт Несмелов – из войны. Об оружии он пишет не просто со знанием дела – почти с нежностью.
Вот о пулемете:
На чердаке, где перья и помет,
Где в щели блики щурились и гасли,
Поставили трехногий пулемет
В царапинах и синеватом масле.
Через окно, куда дымился шлях,
Проверили по всаднику наводку
И стали пить из голубых баклаг
Согретую и взболтанную водку…
О винтовке № 572967:
Две пули след оставили на ложе,
Но крепок твой березовый приклад…
О револьвере:
Ты – в вытертой кобуре,
Я – в старой солдатской шинели…
Нас подняли на заре,
Лишь просеки засинели…
Или вот, из прозы: «Смерть… пришла бы к нему в подвале местного ГПУ, ударив ему в затылок обряженной в никель пулькой из ствола автомата». Имеется в виду револьвер-«автомат», офицерский «самовзвод», курок которого не нужно было взводить вручную после каждого выстрела. В текстах профессионального военного много подобной невыдуманной конкретики.
Арсений Иванович Митропольский родился 8 июня 1889 года (сам он иногда почему-то указывал 1892-й) в Москве. 2-й Московский кадетский корпус, потом – Нижегородский Аракчеевский. Мир, война, снова война…
Его литературные родственники – и Денис Давыдов, и Лермонтов, и современники из разных окопов (прежде всего Гумилев – но и Тихонов, и Луговской…). Не в том дело, кого куда определила история, а в поэтическом первородстве, принадлежности к русской литературной традиции, которая выше разделения по баррикадам.
На «германскую» Митропольский попал в августе 1914 года в чине прапорщика – тогда это было первое офицерское звание. В составе 11-го гренадерского Фанагорийского полка воевал с австрийцами. В 1915-м награжден орденом Св. Станислава 3-й степени «За отличие в делах против неприятеля» (впереди будут еще три награды). В том же году выйдет первая книжечка – «Арсений Митропольский. Военные странички», хотя, по большому счету, это еще черновики…
В марте 1916 года Митропольский получает звание подпоручика, в ноябре становится начальником охраны штаба 25-го корпуса. Был ранен, 1 апреля 1917 года отчислен в резерв.
В российской прозе Первая мировая, попав в тень последовавших за ней событий, отразилась слабее, чем в западной, где были Ремарк, Хемингуэй, Гашек, Олдингтон, Селин, Барбюс, Юнгер… У нас «империалистическая» появляется у Алексея Толстого, Шолохова, Пастернака, Горького, Пильняка… – но как бы в неглавной роли, периферийно.
Военные рассказы Несмелова – замечательное исключение. Он оставил о Первой мировой суровые и крепкие, как военное обмундирование, тексты. После Великой Отечественной заговорят о «лейтенантской прозе», а здесь какая – «прапорщицкая», «поручицкая»? Именно Несмелов кажется предтечей советской «окопной прозы». Великолепный «Короткий удар», «Полевая сумка», «Мародер», «Военная гошпиталь», «Тяжелый снаряд», «Контрразведчик», «Полковник Афонин»… В них – детальное изображение военной реальности, психологии убивающего и умирающего. Исповедальная искренность – и в то же время какая-то офицерская, мужская сдержанность, осознанная скупость на «страшные» детали, юмор сильного человека. Пришедшие поколением позже Виктор Некрасов, Казакевич, Бондарев, Василь Быков, Константин Воробьев, Курочкин едва ли могли читать несмеловские рассказы – и тем удивительнее находить очевидную связь, родство биографий, интонаций, эмоций.
Сам Несмелов, в свою очередь, наследовал Куприну. Он даже учился в том же самом кадетском корпусе (только позже) и посвятил Куприну рассказ «Второй Московский».
Осенью 1917 года Митропольский участвует в антибольшевистском восстании юнкеров в Москве.
Потом около двух лет воюет у Колчака. Становится поручиком, адъютантом коменданта Омска, где публикует стихи за подписью «Арс. М-ский» в газете «Наша армия». Дальше – Сибирский ледяной поход, трагическое отступление с войсками Каппеля от Омска до Читы…
О Гражданской он напишет тоже. Изобразит уличный бой в Москве, мятеж в Иркутске («У Никитских ворот», «Кадетское восстание», «Аш два О», «Трудный день поручика Мухина»)… Здесь Несмелов созвучен и газдановскому «Вечеру у Клэр», и булгаковской «Белой гвардии».
Это честная проза. В ней нет лишнего (и часто фальшивого) пафоса, самогероизации… Разве что красных партизан Несмелов порой изображал уж совсем какими-то звероподобными людоедами – но, бывало, и советские авторы изображали белых примерно теми же красками.
Несмелов сверял свою жизнь с судьбой Николая Гумилева. В стихах «Моим судьям» даже предрекал собственный расстрел. Чуть ли не надеялся на него, веря, что насильственная смерть смывает вольные и невольные прегрешения…
Не угадал. Его не расстреляли, как Гумилева. Но и Несмелов не просто умер – все-таки погиб.