забытых днях рассказ «Сценаристочка».
Не помню, сколько мне тогда лет было, не то шестнадцать, не то восемнадцать. Помню, что был совсем беззаботный и несерьезный: ничего не парило, все было впереди, и неведомые тогда беды и тягости, которые, как казалось, будет так здорово и интересно преодолевать, и великие открытия и достижения, которых должно быть куда больше, чем падений.
Надо сказать, я и сейчас-то не особенно остепенился и не стал, к огорчению мамы, серьезным. Могу, например, в магазине замяукать кошкой, чтобы все бегали и искали несчастное животное. Или по ржавой лестнице залезть на полуразрушенную водонапорную башню, чтобы посмотреть – а как там все устроено. Или просто – с моста в реку плевать.
Вот и представьте тогда, какой я был в юности. Абсолютно несерьезный. При этом достаточно крепкий, если не сказать даже толстоватый, с бородкой, очки носил профессорские, а вот в голове ветер гулял, как в голубятне.
А вот с девушками у меня тогда не особенно получалось. Это, увы, не значит, что сейчас все наладилось, скорее наоборот, просто от этого тосковать начал, как соловей без неба, а тогда еще ерепенился. Эх! Девушки-то любят тех, кто посерьезнее, а я, как мы это уже выяснили, на такого не походил.
Хотя был вроде не совсем дурачок, компанейский, даже стихи писал и рассказы. Писал, писал и в один прекрасный день дописался до того, что мои рассказики оценили великие критики, и меня пригласили на форум молодых писателей в Переделкино, от Союза писателей Москвы.
Странно, вроде много времени прошло, а как будто это было не только вчера, а даже сегодня.
Рюкзак я сам собирал. У меня был большой, столитровый, профессиональный туристический, с нашивками от походов – поверх него гитара примотана, как станковый пулемет. Кроме этого я зачем-то надел старый камуфляж с нашивками волжского казачьего войска. Папа презентовал полковничью каракулевую папаху, которая еле помещалась на затылке, так что вид у меня был абсурдный, до сих пор не могу понять, зачем надо было так вырядиться.
Но когда я вошел в актовый зал Дома писателей в Переделкине, никто пальцем у виска не крутил, а если и ахнул, то скорее от восторга. Получилось что-то вроде входа Буратино в кукольный театр Карабаса-Барабаса. Вся прочая писательская братия была одета кто во что горазд: кто в растянутый черный свитер на пять размеров больше, кто в дурацкую бабью кофту, кто в балахон «Металлика», а кто в костюм с галстуком, в котором дедушка на выпускной ходил. Так что я в своей казачьей амуниции моментально произвел фурор, как и ожидалось.
Я сразу представился: народный сказитель из Пензы, и, мол, у нас все так одеваются, кто не казак – тот сказочник, или гусляр, или ложечник. Не прошло и пяти минут, как мы со всеми передружились. У меня с собой была такая дерматиновая штука, органайзер, маленькая сумочка, вроде борсетки, в которую были вставлены блокнот, линейка и прочая ерунда. Мама подарила. Ну и я в этот блокнот записал телефоны, адреса и электронки новых товарищей. Получилось сорок человек! И все – из разных городов, и все – начинающие писатели.
Ну так и начался наш форум под руководством маститых художников слова. Сперва были лекции, потом мастер-классы, на которых мы разбирали тексты друг друга. Читали, советовали, обсуждали. Многие тексты, если их хорошо оценивали, брали для публикации в так называемые «толстые» журналы, которые никто не читал. Семинары делились по категориям: «проза», в которой был я, «поэзия», «критика» и «драматургия».
Так вот, семинар драматургии вел какой-то знаменитый сценарист, и было в нем всего слушателей… но зато каких! Драматургов из калашного ряда! Тогда этот жанр казался не просто непонятным, но и недоступным. Мир театра и кино был на сто тысяч световых лет дальше, чем Москва. И если до столицы как-то удалось докатить, то до киносценариев никогда не добраться.
Были счастливчики, которые каким-то невероятным образом пролезли в рекламные агентства, писали сценарии для роликов или даже для фильмов, но я их в глаза никогда не видел. Писатели-поэты – да, они и в Пензе у нас водились, такие же, как и эти, в таких же свитерах и школьных костюмчиках. А сценаристов у нас не было. Да и быть не могло.
И вот там, на этом семинаре, я и увидел слушательницу-сценаристку. Если преподаватель был просто небожителем, но хотя бы человечным (мне доводилось бывать на выступлениях всяких великих людей, и я мог даже с ними разговаривать почти на равных), то ее даже богиней сложно было назвать. «Богиня» – это непонятное слово, настоящих богинь никто в глаза не видел, а статуи слишком каменные, ты восхищаешься не женской красотой, а талантом скульптора. Ангел? То же самое.
Вот, даже сейчас я растерялся, вроде бы умею рифмоплетствовать, а не выходит пары слов связать. Потому что красота была настоящая. Ошарашивающая. И не модельная (моделей мне тоже довелось видеть во всяких там журнальчиках), а величественная, пригвождающая тебя к воздуху. Такие женщины не должны находиться в домах писателей, им место – на королевском троне или в раззолоченных носилках, и чтобы осмелившемуся бросить на них взгляд сразу рубили тупую башку.
Конец ознакомительного фрагмента.
Текст