ое небо Мексики и рассыпались ослепительно белыми и голубыми звездами. И все было чудесно, в воздухе смешалось дыхание жизни и смерти, запах дождя и пыли, из церкви тянуло ладаном, от эстрады – медью духового оркестра, выводившего медлительную трепетную мелодию «Голубки». Церковные двери распахнуты настежь, и казалось, внутри пылают по стенам гигантские золотые созвездия, упавшие с октябрьских небес: ярко горели и курились тысячи и тысячи свечей. Над площадью, выложенной прохладными каменными плитами, опять и опять вспыхивал фейерверк, раз от разу удивительней, словно пробегали невиданные кометы-канатоходцы, ударялись о глинобитные стены кафе, взлетали на огненных нитях выше колокольни, где мелькали босые мальчишечьи ноги, – мальчишки подскакивали, приплясывали и без устали раскачивали исполинские колокола, и все окрест гудело и звенело. По площади ме тался огненный бык, преследовал смеющихся взрослых и радостно визжащих детишек.
– Тысяча девятьсот тридцать восьмой, – с улыбкой сказал Уильям Трейвис. – Хороший год.
Они с женой стояли чуть в сторонке, не смешиваясь с крикливой, шумной толпой.
Бык внезапно кинулся прямо на них. Схватившись за руки, низко пригнувшись, они с хохотом побежали прочь мимо церкви и эстрады, среди оглушительной музыки, шума и гама, под огненным дождем, под яркими звездами. Бык промчался мимо – хитроумное сооружение из бамбука, брызжущее пороховыми искрами, его легко нес на плечах быстроногий мексиканец.
– Никогда в жизни так не веселилась! – Сьюзен Трейвис остановилась перевести дух.
– Изумительно, – сказал Уильям.
– Это будет долго-долго, правда?
– Всю ночь.
– Нет, я про наше путешествие.
Уильям сдвинул брови и похлопал себя по нагрудному карману:
– Аккредитивов у меня хватит на всю жизнь. Знай развлекайся. Ни о чем не думай. Им нас не найти.
– Никогда?
– Никогда.
Теперь кто-то, забравшись на гремящую звоном колокольню, пускал огромные шутихи, они шипели и дымились, толпа внизу пугливо шарахалась, шутихи с оглушительным треском рвались под ногами танцующих. Пахло жаренными в масле маисовыми лепешками, так что слюнки текли; в переполненных кафе люди, сидя за столиками, поглядывали на улицу, в смуглых руках пенились кружки пива.
Быку пришел конец. Огонь в бамбуковых трубках иссяк, и он испустил дух. Мексиканец снял с плеч легкий каркас. Его тучей облепили мальчишки, каждому хотелось потрогать великолепную голову из папье-маше и самые настоящие рога.
– Пойдем посмотрим быка, – сказал Уильям.
Они проходили мимо входа в кафе, и тут Сьюзен увидела – на них смотрит тот человек, белокожий человек в белоснежном костюме, в голубой рубашке с голубым галстуком, лицо худощавое, загорелое. Волосы у него прямые, светлые, глаза голубые, и он в упор смотрит на них с Уильямом.
Она бы его не заметила, если б у его локтя не выстроилась батарея бутылок: пузатая бутылка мятного ликера, прозрачная бутылка вермута, графинчик коньяка и еще семь штук разных напитков и под рукой десяток неполных рюмок; неотрывно глядя на улицу, он потягивал то из одной рюмки, то из другой, порою жмурился от удовольствия и, смакуя, плотно сжимал тонкие губы. В другой руке у него дымилась гаванская сигара, и рядом на стуле лежали десятка два пачек турецких сигарет, шесть ящиков сигар и несколько флаконов одеколона.
– Билл… – шепнула Сьюзен.
– Спокойно, – сказал муж. – Это не то.
– Я видела его утром на площади.
– Идем, не оглядывайся. Давай осматривать быка. Вот так, теперь спрашивай.
– По-твоему, он Сыщик?
– Они не могли нас выследить!
– А вдруг?
– Отличный бык! – сказал Уильям владельцу сооружения из папье-маше.
– Неужели он гнался за нами по пятам через двести лет?
– Осторожней, ради бога, – сказал Уильям.
Сьюзен пошатнулась. Он крепко сжал ее локоть и повел прочь.
– Держись. – Он улыбнулся, нельзя привлекать внимание. – Сейчас тебе станет лучше. Давай пойдем туда, в кафе, и выпьем у него перед носом, тогда, если он и правда то, что мы думаем, он ничего не заподозрит.
– Нет, не могу.
– Надо. Идем. Вот я и говорю Дэвиду: что за чепуха! – Последние слова он произнес в полный голос, когда они уже поднимались на веранду кафе.
«Мы здесь, – думала Сьюзен. – Кто мы? Куда идем? Чего боимся? Начнем с самого начала, – говорила она себе, ступая по глинобитному полу. – Только бы не потерять рассудок.
Меня зовут Энн Кристен, моего мужа – Роджер. Мы из две тысячи сто пятьдесят пятого года. Мы жили в страшном мире. Он был точно огромный черный корабль, он покинул берега разума и цивилизации и мчался во тьму, трубя в черный рог, и уносил с собою два миллиарда людей, не спрашивая, хотят они этого или нет, к гибели, за грань суши и моря, в пропасть радиоактивного пламени и безумия».
Они вошли в кафе. Тот человек не сводил с них глаз.
Где-то