Магнитогорске… это было в Златоусте». Немало из его уст вырывалось и различных курьёзных баек, случавшихся с ним или с его коллегами по работе, к которым он имел прямое или косвенное отношение. Накопившись в его памяти, они просто требовали своего отражения на бумаге. Дед, видно, понимал это и сам, так как году в две тысячи пятом он показал мне небольшую книжку, распечатанную на двадцати листах А4, в которой лаконично отразил всю свою жизнь и которую совершенно серьёзно хотел опубликовать.
Изобиловавшая голыми фактами, пестрящая именами и громкими фразами, она больше походила на информационную брошюрку, чем на автобиографическое произведение. Тогда же я и решил взяться за написание его биографии сам.
От слов к делу перешёл нескоро, да и написание самой книги оказалось не быстрым. Ещё какое-то продолжительное время она, что называется, вылёживалась, редко открываясь для внесения небольших правок или дополнений. Так уж получилось, что писать историю жизни реального человека, к тому же родного, значительно труднее, чем описывать создаваемые воображением выдуманные истории.
Как бы то ни было, в один момент я решил, что хватит. Пора заканчивать, ибо эта книга может бесконечно долго храниться на жестком диске в ожидании очередных дополнений в виде подробностей какой-нибудь истории или деталей конкретного временного промежутка, тем более что сведения эти становилось получать всё труднее и труднее. Поскольку дед старел, память подводила всё чаще, а бабушка, которая здорово помогала, дополняя рассказы деда многочисленными деталями обычной, повседневной, семейной жизни, без которых книга была бы скучной и сухой, и на которые дед обычно был скуп, и вовсе отошла в мир иной в две тысячи четырнадцатом. Поэтому всё постепенно само собой свелось к тому, чтобы книга была окончена такой, какая есть. Небольшой, разной по объему и восприятию в начале своего повествования и в конце, но, что важно, завершённой. Больше того, что в ней изложено, я считаю, сказать нечего. А если что-то и есть, то это уже останется за пределами страниц.
Поэтому желаю приятного чтения, и отдельная благодарность Бефусу Ивану Викторовичу и Седову Алексею Германовичу за помощь в восполнении некоторых пробелов повествования о периоде конца девяностых – начала двухтысячных годов.
Начало
– Ну, так с чего начнём?
– А не знаю. С чего ты думаешь лучше?
– Может быть с того момента, как ты появился на свет?
– Можно и с этого, хотя ничего особого в этом событии нет.
– Думаешь?
– Конечно, а что там особого? В один прекрасный день после непродолжительных мук мать родила меня на свет.
– Помнится, ты не один раз рассказывал, и там была какая-то интересная история. Что-то вроде того, что мать родила тебя на печи.
– Так и было. Только я совсем не понимаю, что здесь необычного? Она лежала на тёплой печи, а потом решила куда-то пойти. Спрыгнула и родила.
– То есть она просто спрыгнула с печи и вытолкнула тебя на свет?
– Да, просто спрыгнула с печи и просто вытолкнула на свет. Тогда вообще всё было просто. Просто рожали иногда и в поле, на сенокосе, а потом дальше принимались за работу. Не было никаких роддомов, ни врачей, ни акушеров. Всё было просто.
Я сижу за столом напротив деда и смотрю в это изборождённое морщинами лицо. Оно всегда выглядело каким-то простодушным, немного наивным, что никак не сочеталось с его деятельностью. А сейчас соответствующее своему возрасту лицо и вовсе светится добротой, каким-то деревенским уютом и деревенской же простотой. В своих немалых летах дед стал поразительно походить на свою мать, мою прабабку: такое же круглое лицо, те же морщины и выражения мимики, та же любовь к простой деревенской пище: к «налевным» и «картовным» ватрушкам, к пирожкам и пирогам, к вареной картошке, посыпанной свежей зеленью, что так приятно пахнет летом, к жирной и сочной сметане, к свежему деревенскому молоку. Словом, весь образ его у меня чётко ассоциируется с образом сытого пухлого кота, что с довольным выражением своей добродушной морды разваливается на мягком диване после вкусного обеда в лучах теплого летнего солнца. Он прожил большую насыщенную жизнь, и сейчас ему предстоит вновь просмотреть её от самого своего рождения до нынешних времён. Какие мысли витают в его голове? Что чувствует он, когда вновь предаётся светлым воспоминаниям, воскрешая в своем воображении все прожитые годы? События, что были словно вчера, хотя на самом деле их разделяет между собой целая жизнь! Жизнь, посвящённая любимому делу, дому, семье.
– Ну, хорошо. С эти разобрались, – продолжаю я, – ты объявил о своём существовании в этом мире громким криком прямо подле русской, наверняка, хорошо натопленной печки.
– Да, наверное, она была тепла, печь. Иначе чего бы мать на ней лежала? А жили мы тогда в бараке. Вернее не мы, а мои родители, поскольку я-то понятия не имел, что такое барак.
– А что за бараки?
– Обычное, может быть, слегка покосившееся, а может, и крепкое, только что построенное, сооружение,