Юрий Пересичанский

С небом наперегонки. Поэзия


Скачать книгу

ому, рождая таким образом практически новый текст. Так беспрерывно рождается живое небо поэзии, объединяющее эпохи и народы.

      Хотя лично для автора чаще всего поэзия – это признание поэта в любви (почти всегда безответной) к жизни, дабы как можно дальше самозабвенно убежать от ревнивицы-смерти, следующей по пятам и всегда готовой раскрыть объятия.

      Для самого же стиха главное, чтобы самая сложная, самая глубокая и необычная метафоричность была в то же время естественной, прозрачной и понятной, такой, что легко прочитывается, чтобы содержание естественно порождало форму, через которую это содержание легко бы узнавалось. Ведь поэзия не в словах и не в строках, а между словами и между строками.

      Владимиру Высоцкому

      1.

      Давно ль Христовы раны открывались

      Глазами Лазаря в сердцах врагов?

      Давно ли Савла в Павла превращали

      Мелодиею сброшенных оков

      Твоя гортань на ноте прорицанья,

      Твоя, на вздохе откровенья, грудь,

      Органными мехами потрясая

      Безликий свод, куда лишь орды прут

      Пожитки ненасытных суесловий?

      В хмельных глазах, распластанных под ноль,

      Голгофу дыбил голос твой давно ли?

      Глазам твоим лишь мир иной давно ль?

      Давно… А будто вот, за поворотом —

      С налета в лоб звон струн и хрипотца,

      Как лат бряцанье, страха и упрека

      Не ведающее – гитары царь!

      О, рыцарственный строй былых мгновений,

      Поминовеньем скорбных лет восстань во мне,

      Таранным лязгом лобового пенья

      Броню забывчивых времен разбей!

      Восторга пилигрим, мытарствуй с миром,

      В пустыне беспросветной немоты

      Нещадно расточай глагола миро,

      Любимец замогильных палестин.

      2.

      Разбег был крут, а смерть – полет, паденье ль?

      Искупится ли весь надменный быт

      Парением коленопреклоненья

      Пред искренностью «быть или не быть»?

      В «Охоте на волков» играешь Волка —

      То Гамлета ль себе в суфлеры брать,

      Иль в оцепленье, на потребу толпам,

      Флажком испуга рдеть и трепетать?

      На сцену хлынула возня галерки.

      На небе дно. И все едино мне,

      Где Гамлет – в гардеробной иль суфлерской.

      Вот жаль Офелию – ей на панель.

      Увы, лягушка не всегда царевна.

      Толпа – всегда толпа, а не народ.

      И только лишь чекан стихотворенья

      Сквозь ретушь времени судьбу ведет.

      Октябрь

      1. Узнаванье октября

      Сожженных мостов остывающим пеплом

      ложится листва в пестрый наст бытия.

      В зеркал отрешенье подобьем поблеклым

      отторгнут – о Боже! – да это ли я?

      Моя ли рука содроганьем отметит

      сникающий пульс, словно мельк маяка

      в густеющем сонмище шторма – несметен

      провал или вал в маяте моряка?

      Горька, солона на меже предрассветной

      несбыточность снов, и к рассвету закат

      так близок, как призрак седеющей вести

      предснежья зимы в октября облаках.

      2. Ветхозаветность октября

      В утробе требы октября,

      как в озареньях поглощенного Ионы,

      Ниневии наития горят

      немыми угольками исподбровья.

      Испробована соль стократ,

      И снова рыка льва непревзойденней

      собачий вой: Экклезиаст —

      последний полнолунья акт задернут.

      Июлю в след октябрь попал,

      как в след Израиля Иеремия, —

      о, лета бабьего печаль,

      тебя ль нарек Амнон Фамарью милой.

      3. Последний бунт октября

      Просторы убраны блистаньем паутины.

      Тоскливостью высокой взбиты облака —

      шиньон Антуанетты перед гильотиной:

      и падает кровавым лезвием закат.

      В отребьях траурного обрамленья веток

      на месте, падающей в обморок, листвы

      зияют, жадным к зрелищам кровавым, блеском

      невосполнимые пробелы пустоты,

      как взгляды, жадной к наслажденьям