опольского патриарха Иеремии, на торжественной церемонии выбрал из трех кандидатов достойнейшего – митрополита Московского Иова и вручил ему символ патриаршей власти – посох святого митрополита Петра. В Успенском соборе Московского Кремля после божественной литургии владыку Иова трижды посадили на патриаршее место с пением «Ис полла эти, деспота!»[1].
Царь поднес первому русскому патриарху золотую панагию с драгоценными камнями «да клобук вязан бел с камением, с яхонты и с жемчуги, наверху площ золот чеканен, а на нем крест; по клобуку ж дробницы золоты чеканены».
Деяния первых патриархов совпали со Смутным временем, с попыткой поляков уничтожить русскую государственность. Святитель Иов, не признавший Лжедмитрия, стал первым в череде русских патриархов-мучеников. Сторонниками самозванца он был схвачен в церкви во время молитвы, жестоко избит и заключен в Старицкий монастырь, где через два года умер. В то поистине Смутное время патриарх Иов показал силу своей воли, непоколебимую твердость и великую любовь к Отечеству.
Продолживший борьбу с иноземцами патриарх Ермоген был заточен в темницу, где и скончался от голода и жажды, но перед смертью успел послать с верными людьми проклятие изменникам, «а вам всем благословение и разрешение в этом веке и в будущем за то, что стоите за веру непоколебимо, а я должен за вас Бога молить».
Не единожды Русская Церковь во главе со своими святителями, жертвуя телом, но не духом, возглавляла спасение Родины от порабощения. Но только земля успокаивалась от пролитой крови, как Церковь, чуждаясь политики, становилась мирным богомольцем, привносящим в народ духовные заповеди, нравственные законы, миропонимание, красоту, память о прошлом, об обычаях и устоях.
Но 16 октября 1700 года, со смертью патриарха Адриана, император Петр I, испугавшись, что новый избранный Церковным Собором патриарх станет в России вторым государем и возглавит недовольных государственными реформами, решил подмять под себя Церковь, уничтожив патриаршество и, в подражание лютеранству, учредил для управления церковными делами Духовный коллегиум, или Синод.
Святейший Синод получал и обязан был исполнять указы, поступавшие из Сената, Верховного тайного совета и Кабинета министров. Обер-прокурор Синода стал государевым оком в Церкви, зорко надзирающим и властно повелевающим. Государство постепенно поглощало как органы управления Церкви, так и ее имущество и земли. Но православие на Руси, как и прежде, оставалось всенародной религией, свет его проникал в самые глухие селения, подвижники благочестия – святитель Тихон Задонский, преподобный Серафим Саровский, преподобный Амвросий Оптинский – сохраняли небесную чистоту христианства.
Ни в XVIII, ни в XIX веке не умирала в народе мысль о возвращении России патриарха – великого народного угодника, Святейшего отца народа православного, его Печальника и Заступника.
Наступил XX век, век растерянности и раздора, окончательной утраты силы традиции, начала распада Российского государства. И тут вдруг все вспомнили о Русской Православной Церкви, насчитывавшей более ста миллионов прихожан, двести тысяч священноцерковнослужителей, семьдесят восемь тысяч храмов, многочисленные общины в Северной Америке, Западной Европе, Японии, Китае, Персии. Вспомнили, что в каждом русском доме, в каждой конторе и магазине висит икона, а каждый русский крещен и миропомазан. Вспомнили, что единственное место в России, поделенной на классы, партии, богатых и бедных, где хотя бы кратковременно люди чувствуют радость единения, – Церковь. Взоры высших чиновников, из которых многие и в Бога-то не верили, с надеждой обратились к православию. Они, два века его уничтожавшие и разорявшие, теперь, боясь развала государства, возжелали сохранить Россию с помощью сильной Церкви. Председатель Кабинета министров граф С. Ю. Витте непрестанно торопил императора Николая II с созывом Собора. Ему вторили высшие православные иерархи, убедившиеся в необходимости борьбы с глубоко пустившими корни в русскую землю иноземными «измами» – атеизмом, марксизмом, анархизмом. Надеялись, что с восстановлением соборности и патриаршества установится постоянное взаимодействие между духовенством и мирянами, что все дела – и духовные, и государственные – будут решаться всем миром, соборно. Патриарх же станет добрым пастырем, отцом всех духовных чад, символом соборного начала.
Восстановление патриаршества, писал в Св. Синод архиепископ Алеутский и Северо-Американский Тихон, «не только бы отвечало достоинству и величию Русской Церкви, но и управление ее более приближало к строю, начертанному в канонах».
Но партийные лидеры – как либералы, так и консерваторы – держались иного мнения. «Передовая интеллигенция» считала Церковь пережитком прошлого и не хотела, чтобы она смущала «новое общество» своей приверженностью к старине. Монархисты же довольствовались послушной властям Церковью и боялись, что, освободившись от опеки государства, она станет на сторону политических реформ.
Левая и правая печать дружно обрушили на читателей лавину ловких слов, доказывая, почему нельзя восстанавливать патриаршество.
Левые. Наступит небывалая диктатура в Церкви, и тогда прощай соборность.
Правые.