рие. Войско, которым я командую, имеет целью покорить вероломных. Вам, однако, нечего опасаться: французские солдаты будут всегда вашими братьями».
Прокламация, помеченная 25 декабря 1805 года, появилась в Неаполе 2 января 1806 года одновременно с вестью, что французское войско, приближающееся к неаполитанским границам, под началом Сен-Сира, имеет пять корпусов, к коим присоединен еще корпус Массены; что вся численность армии доходит до сорока пяти тысяч; что при ней находится брат императора генерал принц Жозеф Бонапарт.
Эти вести для неаполитанского двора были громовым ударом, началом той грозы, которая захватила и русских, и австрийцев, которая закончилась Аустерлицким сражением и взятием Вены. Неаполь трепетал: для него были живо памятны ужасы многолетней войны конца XVIII века; раны, нанесенные сначала кровавой междоусобицей, а затем яростными репрессиями Бурбонов, еще далеко не зажили.
Когда грянула эта новая гроза, порядок, особенно в отдаленных провинциях, не был еще вполне восстановлен не успевшей утвердиться королевской властью. Правда, шайки санфедистов[1] и преданные Бурбонам партизаны отвоевали у новорожденной республики[2] трон законного короля. Но санфедисты и партизаны не могли бы совершить этого, если бы они не разоряли все и всех на своем пути. Население всех крупных городов Неаполитанского королевства распадалось надвое: одна сторона – торжествующая и самовластная – легитимисты; другая – республиканцы, доведенные до бессильного раздражения, грызшие наложенные на них цепи. Эта партия продолжала, однако, ожидать мести, трепетно ожидала, что новые события восстановят ее могущество.
И в такое-то время, когда предшествовавшая буря не успела улечься, загрохотала новая гроза.
Ввиду ее приближения русские и австрийские войска (ради которых Бурбоны нарушили нейтралитет, обещанный императору Наполеону)[3], занимавшие дотоле Теано, Венафро, Миньяно, получили от своих правительств приказание удалиться. Русский генерал Ласси сообщил неаполитанскому главнокомандующему, что защита всей пограничной линии королевства при внезапно сложившихся обстоятельствах немыслима прежними средствами, причем дал понять, что русский государь подготовляет средства для охраны достоинства короля обеих Сицилий (Неаполитанского королевства).
Король Фердинанд IV хотя и понимал, что его гибель неизбежна, все-таки отправил кардинала Руффо к Массене, поручив первому хлопотать о перемирии и узнать, нельзя ли чем смягчить Наполеона. Но когда он узнал, что Руффо был в качестве пленника задержан в Женеве; когда на собранном им в Неаполе совете убедился, что, по единогласному мнению генералов и министров, бесполезна всякая попытка задержать вторжение французов, он поспешно отплыл в Сицилию, назначив королевским наместником в Неаполе своего старшего сына, принца Франциска.
Наместник не сумел или не смог изыскать новых средств; он прибег тоже к переговорам; но это оказалось бесполезно, как при отце его. Тогда Франциск, захватив с собою своего брата принца Леопольда, тоже покинул Неаполь и через Калабрию пробрался в Сицилию. Таким образом, раскаты грозы, еще отдаленные, обращали уже в бегство именно тех, кому бы следовало противостоять ей. Королевство, которое несколько лет ранее, после революции и республиканского правления только что успело вновь организоваться, грозило опять распасться благодаря неумелости своих правителей.
Однако в тот самый момент, когда правители впадали в отчаяние, когда генералы ломали свои шпаги, оставалась одна женщина, горделивая, стойкая, предприимчивая, твердо решившая или одолеть врага, или погибнуть вместе с королевской властью, если только престолу суждено было погибнуть.
То была ее величество королева Мария-Каролина, дочь австрийской императрицы Марии-Терезии.
Она одна не покинула королевского дворца в столице. И этого было достаточно, чтобы народ продолжал мечтать о возможности устранить опасность. Она не жила во дворце сложа руки: всем было хорошо известно, как зорко следила она за ходом событий, как решительна, неутомима была эта королева, как энергично готовилась она к борьбе.
Даже самые робкие, те, которые недавно советовали королю обратиться в бегство, начали ободряться, толковать о средствах обороны, о необходимости спасти хотя бы честь нации. Французы уже надвигались, а в неаполитанском дворце все было спокойно и оживленно. По его мраморным лестницам и залам постоянно проходили и знатные и простые люди, хотя среди последних встречались непривлекательные личности, известные вожаки шаек лаццарони. А лаццарони в Неаполе тогда были то же, что санкюлоты в революционном Париже.
На обширном дворцовом дворе постоянно слышался конский топот. Всадники то появлялись, то уезжали; и те и другие впопыхах.
Народ, конечно, тоже интересовался полученными вестями. Небольшие группы людей нередко скоплялись на улицах, но и расходились быстро. Всякий знал, что заурядному обывателю опасно рассуждать о государственных делах. Всякому были памятны дни террора, водворившегося в столице по возвращении в нее бурбонского двора, и зверства, которыми сопровождалось вступление в Неаполь