надеемся, что препятствующие прогрессу цивилизации упадок в торговле и задержка в развитии столь перспективного центра нашей колонии – явление временное и Лондон снова придет нам на помощь. Ведь не может быть, чтобы там, где так повезло одному, другие потерпели неудачу? Мы убеждены, что нужно только…»
И заключительные слова: «Ибо невыразимо грустно видеть, как лес все глубже укрывает своей тенью покинутые жилища, словно символизируя наше поражение, и встречать молчание там, где когда-то слышался веселый гул человеческих голосов…»
Как-то днем, тринадцать лет назад, будучи в Лондоне, инженер Скорриер зашел в одно из тех учреждений, где собираются горные инженеры, словно чайки на излюбленном ими утесе, перед тем как сняться и лететь дальше.
Клерк сказал ему:
– Мистер Скорриер, вас спрашивают внизу, там мистер Хеммингс из Новой угольной компании.
Скорриер снял телефонную трубку.
– Это вы, мистер Скорриер? Надеюсь, вы в добром здоровье? Говорит Хеммингс. Я сейчас поднимусь к вам.
Через две минуты секретарь Новой угольной компании Кристофер Хеммингс появился в дверях. В Сити{2} его за глаза называли Выскочка Хеммингс. Он крепко пожал Скорриеру руку, почтительно, но с достоинством. Все в его подчеркнуто эффектной, полной важности фигуре, даже форма бородки стального цвета, было безупречно. И острый, настойчивый взгляд как бы приглашал в этом убедиться.
Он стоял расставив ноги и подобрав фалды сюртука – настоящий столп Сити; казалось, на кончике его носа утвердился целый земной шар финансовых дел и забот. «Посмотрите на меня, – говорил весь его вид, – это нелегкий груз, но как свободно я несу его! Уж я-то не уроню его, сэр, можете на меня положиться!»
– Надеюсь, вы здоровы, мистер Скорриер, – начал он. – Я приехал по поводу нашей шахты. Речь идет о разработке нового месторождения, но, между нами, приступим мы к ней не раньше, чем в этом возникнет необходимость. Мне трудно убедить мое правление отнестись к этому с должным вниманием. Короче, вопрос вот в чем: согласны вы поехать туда от нашей компании и представить отчет о положении дел? Поездка будет оплачена должным образом. – Он прикрыл левый глаз. – Дела там обстоят очень… гм… неважно. Мы намерены сменить управляющего. Я договорился с маленьким Пиппином. Вы знаете маленького Пиппина?
Скорриер пробормотал с некоторым неудовольствием:
– Да, конечно. Только ведь он не работал на шахтах.
Хеммингс ответил:
– Мы полагаем, что он нам подойдет.
«Вот как, – подумал Скорриер. – Что ж, очень приятно».
В Скорриере все еще было живо преклонение перед Пиппином, Королем Пиппином, как его называли, когда они вместе учились в камборнской средней школе. Пиппин был тогда румяный и светловолосый мальчик, с неуловимым выражением умных светлых глаз, широкоплечий, слегка сутулый, имевший привычку как-то по-птичьи вертеть головой; этот мальчик всегда и во всем был первым и, казалось, высматривал, где еще можно применить свою энергию. Скорриер вспомнил, как однажды Король Пиппин сказал ему ласково: «Давай, Скорри, я решу за тебя задачку» – и на неуверенное: «А это ничего?» – ответил: «Конечно. Я не хочу, чтобы ты отставал от этой скотины Блейка, он ведь не корнуэлец»{3}. («Скотина Блейк» был ирландец, двенадцати лет от роду.) Он вспомнил также случай, когда Король Пиппин и два его товарища затеяли драку с шестью уличными мальчишками и получили хорошую трепку. Пиппин потом сидел добрых полчаса, весь в крови, сжав голову руками, раскачиваясь взад и вперед и плача от унижения. А на следующий день он убежал из класса и один напал на тех же мальчишек, и его снова зверски избили.
Вспомнив все это, Скорриер спросил только:
– Когда мне ехать?
В ответ Хеммингс воскликнул с неожиданной живостью:
– Молодчина! Я дам инструкции. Всего хорошего.
Бросив на Скорриера острый взгляд, он вышел. Скорриер остался сидеть с тяжелым ощущением какой-то смутной униженности и подавленности. В голове у него был туман, как после стакана крепкого портвейна.
Через неделю он и Пиппин были уже на борту пассажирского парохода.
Королю Пиппину, которого он помнил мальчиком, было теперь сорок четыре года. Он возбудил в Скорриере то неясное любопытство, с каким мы оглядываемся на наши школьные годы; и, прогуливаясь по палубам парохода, медленно кренившегося с боку на бок в такт плавной океанской волне, он украдкой посматривал на своего спутника, словно пытаясь разгадать, что же он представляет собой теперь. Волосы у Пиппина были по-прежнему мягкие и светлые, но в бородке уже резко выделялись белые нити; у него был тот же свежий цвет лица и тот же мягкий голос, а морщинки на его лице, казалось, говорили о добродушно-ироническом расположении к людям. Он сразу же и, очевидно, без предварительных переговоров занял место за капитанским столом. На другой день сюда пересадили и Скорриера, и он вынужден был, как он мрачно констатировал, «сидеть в обществе высоких особ».
За время этого путешествия в память Скорриера врезался