евочка, моя невероятная Катенька. Я научу тебя считать, я вобью в твою голову математические формулы, лишь бы ты…
Лишь бы ты меня любила.
Первое
Ты помнишь, это было прошлым летом,
Оно нам прилетело от любви.
И мы, как дураки, смеялись в небо,
В ответ не слыша смех из-под земли.
Она возникла в моей жизни совершенно неожиданно и, я бы даже сказал, нежелательно. Она влетела внезапно, словно воробей в форточку, и поставила всё вверх ногами, но так изыскано, так элегантно, что я этого сперва и не заметил.
Девочка как девочка. Еле приметная, тихая, невзрачная. Любой другой сразу бы заподозрил неладное. Но не я. Я раньше с такими не сталкивался. Мне казалось, если молчит, значит, зануда, если смеётся, значит, интересная, если решительно отстаивает своё мнение, значит, уверенная в себе, то есть лидер.
Эта мне сразу показалась тихоней. Я бы даже с такой связываться не стал. Вокруг меня всегда были девочки решительные, смелые, сами подходили, сами знакомились и… сами уходили ни с чем. А Катя всё молчала, кивала покорно своей хорошенькой головкой с тоненькой косичкой и тяжко вздыхала. Повздыхав немножко, опускала свой жёлтый антихристский взгляд в книжку и, скрипя большими зубами, переходила к следующему упражнению.
Это всё мама. Мама попросила меня позаниматься с соседской девочкой алгеброй, потому как у неё, видите ли, нелады с математикой. То что «нелады», я понял сразу. Она не знала ни одной формулы. Не понимаю, как она вообще смогла доучиться до одиннадцатого класса, да ещё и с «четвёркой». Точнее теперь понимаю, но об этом чуть позже.
Просидев с ней чуть больше часа, почувствовал, что устал до чёртиков. Честно говоря, эта тупоголовая Катя, не способная отличить производную от производства, мне порядком надоела. У меня уже была назначена встреча с Колдиным, одноклассником и другом детства, который задолжал мне пачку сигарет, из-за чего я не стал покупать курево и теперь жутко хотел никотина, а больше всего хотел избавиться от Кати.
Но тут эта невероятная девочка, посмотрев на меня уставшими совиными глазами, пробормотала:
– Может, ну её, эту математику?
Я радостно согласился. Матери сказал, что провожу девчонку и вернусь. На деле я никого провожать не собирался, думал, что выведу Катю из подъезда и помчу к Колдину за сигаретами. Но получилось всё иначе. Из подъезда Катя выходить не торопилась. Она остановилась на лестничном пролёте между вторым и третьим этажом и совершила непонятный жест рукой, намекая, чтобы я шёл куда-нибудь, и одновременно прощаясь.
Оказывается, Катя остановилась, чтобы перекурить. И ей, видите ли, лишний свидетель был не очень-то и нужен.
Это меня возмутило. Я остановился рядом с ней и выпросил сигарету. Она нехотя угостила меня папироской, и мы закурили. Признаюсь, с сигаретой в тонких длинных пальцах она мне нравилась больше, чем с нарочито серьёзным лицом, устремлённым в учебник. Да и вообще, теперь она показалась мне красавицей. Ну, если и не красавицей, то хотя бы очень миленькой. Нет, не занудой, как мне подумалось сперва, но очаровательной тихоней, которую не могла опошлить даже вульгарно торчащая из её рта сигарета. Рот у неё был дивный, и у меня даже мелькнула мысль…
Нет-нет, просто мелькнула. Очень быстро, что даже не зафиксировалась в голове. Я всё ещё собирался к Колдину, я всё ещё хотел избавиться от Кати, несмотря на то, что со второго взгляда она понравилась мне куда больше, чем с первого. Я всё ещё наивно полагал, что вижу эту желтоглазую выхухоль в первый и последний раз.
Мы вышли из подъезда. Она сказала, что ей скучно, а я ответил, что могу её немного развлечь. Она с любопытством уставилась на меня. А я тут же начал рассказывать ей анекдот. А потом ещё и еще. Когда закончились анекдоты, я приступил к пересказу одного известного, но не виденного ею фильма, потом рассказал ей о новой компьютерной игре. Об игре рассказывал долго и самозабвенно. Катя слушала и молчала, смотрела на меня восхищёнными глазами и казалась весьма заинтересованной. Слушала она весьма искусно. Не проронив ни слова, она одними лишь глазами и мимикой сумела убедить меня, что я гениален, великолепен и говорю нечто такое невероятное, абсолютное и совершенное, что меня уже только за одно это можно номинировать на Нобелевскую премию.
Я выговорил себя. Я выдохся. Забыл о Колдине и задолженных мне сигаретах. Передо мной была только Катя. Катя Большое Ухо. Катя, которая просто молчала, внимала моим словам и покоряла своей мнимой безропотностью. Я уже был в её руках, моя жизнь уже тогда принадлежала ей, но моя неоправданная наивность твердила мне другое: «ты король, ты лучший, а она будет слепо тебе подчиняться, если, конечно, ты этого сам захочешь».
Второе
Бремя прошлых побед
Душит, словно тугая нить.
Смысла жить дальше нет,
Если знать, как устроен мир.
Она всегда была разной. Я видел только то, что она хотела показать, и, как мне казалось, та Катя, которую я наблюдал, была настоящей. Именно та Катя,