ивали с тобой эти легендарные скамейки. Развалины ТЦ Макси в кислом дыме взрывчатки. Часть местных жителей прячется в Пирамиде, неподалеку: «Мы открылись!», еще возвещают надписи – нас уже можно бомбить…
Расклад был следующим. Уже объявили эвакуацию, а мы еще обнимаемся на довоенных остановках. В маршрутках, плутающих по мобилизованному городу. Иногда, кажется, что сейчас войдет Тарантино и начнет снимать все это. Или скажет, наконец, «пиздец».
– Будущее – слепое, как верблюд у Борхеса (который налетает на тебя в пустыне). Хочется сказать ему: «Открой глаза, Судьба!». Ты заебала стучать – дверь открыта, и нас давно уже нет: заходи!
Сваливаем в тачке по трассе смерти. Да и та, как обычно, угнанная…
– И никто за нами не гонится.
– Ага. Мы мертвы.
…
– Тебе не кажется, что вокруг темно?
Чувствую себя как Гамлет с мертвой принцессой на руках – над пропастью
Блюзовая птица простерла когти над пустыней, над нами. Чувствовал сияние над головой, нескорый поезд на окраине города
Эта дама за рулем, с которой я отрываюсь от преследования.
Молчаливый город. Медленно проплывающие кварталы, в которых мы плутаем как в лабиринте лиц, знаках граффити понятных только посвященным. Пока, наконец, не глушим мотор в охуительном тупичке.
неоновый палец касающийся моего лба, губ
ожег передается вибрирующему мобильнику. Голос надломившийся:
– Да…
пресное сердце севера отражается в глазах прохожих, слабое дуновение в увядающих бульварах – становится суше на языке и что-то сгорает в нас на границах молодости. Грубое безденежье вытесняет жизнь в пригороды – будет приглядывать за нами.
– Ты тоже так думаешь?
Ладно-ладно. Мошенники так мошенники… но это только начало, челюсти перекусывающие Дэмиэна Хёрста. Все кем-то продумано. Включено (в стоимость билета в один конец). Все равно, что украсть половину Лувра. Нью-Йорка. А полмира оставить себе
В маршруте байкера без рефлексии не обойтись. Сложный комплекс наведения на цель на шлеме – кто-то ведет нас, чья-то невидимая рука, воля. Великодушие оттенков сопровождает безмолвие маршрута. Великолепие, разрушаемое неоновыми водопадами этажей – Брюс Уиллис, один в один.
Карабкаясь по пожарным лестницам к звездной крупе:
– Они и это небо купили?
– Нет, только вид.
– Красивая картинка!
– Еще одна…
Небо дышит. Брюс Уиллис – на стреме, его последний полузащитник.
Поселились телки по-соседству. Кальвина… нет кайфа в этом городишке – но спасибо тебе за Джульетту, Вильям!
Проспект тек между нами мирром – синтетическим, архитектурным. Петрозаводский архипелаг…
В супермаркетах снов мелодии вальса на дальнем плане. Дрейфовали от бара к бару, две красотки с бриллиантовыми ногами …волна накатившая нежность. Хотелось грусти и цветов. Ресницы в хлам…
Розовая Ривьера траченная молью. Легкое дуновение Дилана с утренней кухни (шлялись вчера до темна – две психи – в легком дурдоме нарядов, вечера) – целовались с-воскресенья-не-могли-остановиться-велосипеды!
– …приходи ко мне, расскажешь…
…в лучезарной безбрежности, продажности. Только наши тюльпаны узнавали нас – дышали в лицо упиваясь свободой
изотопы тепла, звезда дозвонившаяся на мой мобильный – и мы объявились из-за объятий разума!
Глаза инопланетян пронизывали всю ночь
Мухи лезут на голову, на мысли… Элвис Пресли бормочет языком умирающей телки, в плеере. Улица разминает мускулы частот. На лету сшибаются sms-ки, тонкий юмор Апокалипсиса Адмиралтейской иглой. Всё солнце в интернете! Ангары запертые на ржавый ключ.
Прилизал мое лицо ветер. Мышьяком отдает палящее море. И раздолбанные внутренности гитары. Пересчитали себя по пальцам. Насилие лета над нами – корабли и горящая дельта: все еще без ума от тебя
Бар «Хромая Серая Лошадь» (всегда подозревал, что Маклафлин – самовлюбленный идиот).
В детстве я любил этот легкий газированный ветерок, сыр с жирной дырочкой в боку.
Бродяги, ленивое пламя в птицах. Вымотал ветер-самсунг – улегся на газон нагишом, прогревал до костей. Остался тостер в тишине столовой, пробитое на вылет лето…
Сухую землю заметало солнцем. Маяк жег пыль, и пыль не рифмовалась с горизонтом…
Город утопает в тополях архитектурным пухом: любил – не любил
В туземном переулке блеют козы. Глухие сады запирающие задворки. Манекен в платье выставленный на тротуарчик: нежность становится атмосферой – в черных ласках дышал перламутровый зверь
…Дверь никому не открывал, но настенные часы словно постукивали о снисхождении