#n1" type="note">[1] вперемежку. Среди тёмных лесов раскинулось богатое, славное село Карачарово, а в селе том жил старый крестьянин Иван Тимофеевич с женою Евфросиньей Яковлевной. Долго у них не было детей, лишь под старость дал им Бог сына, и назвали они его Ильёй. Растёт Ильюша, крепнет, а ни ногами, ни руками не владеет, пошевелить не может, сидит сиднем и год, и два, сидит десять, сидит тридцать лет. Кручинятся отец с матерью, дело их крестьянское, тяжёлое, всюду помощь нужна, а тут такое над ними горе стряслось: всем бы детище их взяло – и умно, и приветливо, а не может ни с места сойти, ни руки поднять. Отросла у Ильи борода, а он всё сиднем на печи сидит. Понаходились отец с матерью по святым угодникам, много было намолено, напрошено, а Илье не легчает: и рад бы встать, рад бы всякую работу справить, да ноги не носят, нет в них силушки – как брёвна висят, не шелохнутся.
Ушли как-то раз отец с матерью пожни[2] чистить, вырубать лес под поля, а Илья сидит себе в избе по-всегдашнему. Вдруг слышит: просят его в окошко двое нищих калик[3] перехожих:
– Впусти нас, Илья, дай нам воды испить.
– Рад бы я вас впустить, рад бы напоить, накормить, божьи люди, да не владею ни руками, ни ногами; вот уж тридцать три года сиднем сижу, даром хлеб жую.
Вошли странники в избу, осмотрелись, на икону помолились. Старший из них и говорит Илье:
– Ну, Илья, теперь вставай, сойди в погреб, принеси нам браги студёной.
Тронул Илья ногой – нога зашевелилась, повёл рукой – и рука ожила, вскочил он, счастью своему не верит. Пошёл в погреб за брагой, принёс нищим добрую чару[4] в полтора ведра. Напились калики и дают Илье:
– Испей-ка, Илья, после нас.
Испил он, а калики его спрашивают:
– Много ль ты чуешь в себе силушки, добрый молодец?
– Ох, калики перехожие, божьи люди, столько-то я чую в себе силушки, что, если бы в небеса утвердить кольцо, взялся бы я за это кольцо и всю святорусскую землю перевернул.
– Слишком много с него этой силушки, – переговариваются между собой калики, – не снесёт его земля, надо поубавить. Принеси-ка нам, Илья, еще чару браги.
Пошёл Илья опять в погреб; идёт по саду, за какой дубок ни хватится, с корнем вон дубок летит; куда ни ступит, нога в земле вязнет, что в топком болоте. Спустился он в самую глубь погреба, налил самой лучшей браги и несёт каликам.
Выпили они, опять Илью потчуют:
– Испей, Ильюша, после нас.
Послушался Илья и почувствовал, что силы в нём поубавилось.
– Сколько чуешь теперь в себе силушки? – спрашивают калики.
– Силушки во мне против прежнего половина, – отвечает Илья.
– Ну, будет с тебя, молодец, и этой силушки; можешь ты теперь со всяким богатырём силою мериться, на бою тебе смерть не написана. Помни только один завет: не бейся со Святогором-богатырём, он сильнее тебя, берегись и Вольги, Вольга тебя может хитростью одолеть. Не иди и супротив рода Микулина: любит его мать – сыра земля. А теперь проводи нас на холм, за село, там и простимся.
Проводил их Илья. Ушли странники, а Илья заснул богатырским сном ни много ни мало на двенадцать дней. Проснулся он, захватил топор и пошёл к отцу, к матери на пожню. Стал он лес расчищать, только щепки полетели: старое дубьё с одного взмаху валит, молодое с корнем из земли рвёт. В три часа столько лесу расчистил, сколько отец с матерью и с работниками и в три дня не наработали. Вскопал и выровнял Илья поле великое-превеликое, спустил дубы да колоды в глубокую реку, топоры в пни воткнул и пошёл отдыхать.
Пришли отец с матерью, видят: всё поле расчищено, вся работа сделана.
– Кто же это за нас пожни расчистил? – дивуются они.
– Уж не Илейко ли пошаливает? – пошутил старик.
Ан глядь, Ильюша-то к ним навстречу из избы идёт здоровёхонек, с низким поклоном их встречает, про свою радость великую рассказывает.
Научили ещё Илью странники на прощанье, как себе коня добыть. Пошёл Илья в чисто поле, видит: ведёт прохожий невзрачного жеребчика, косматого, нехолёного. Вся-то цена ему грош, а прохожий запросил цену непомерную: пятьдесят рублей с полтиною. Илья с ним не торговался, дал ему то, что он запросил, и повёл жеребёнка домой.
Кормил он его пшеницей белояровой, поил свежей ключевой водой, холил, выхаживал. А как прошло три месяца, выводил его по три зари, купал в трёх росах утренних, и стал бурушко[5] на диво конём. Заставил его Илья через высокий тын[6] прыгнуть – перепрыгнул конь, и копытами не задел. Положил он ему на хребет руку свою богатырскую – конь не пошатнулся, не шелохнулся, только заржал.
– Это добрый конь, – сказал Илья, – будет он в бою мне верным товарищем.
Просит Илья у отца, у матери благословение:
– Государь мой, родимый мой батюшка, Иван Тимофеевич, государыня, родимая моя матушка, отпустите вы меня на Русь православную, попытать