montate, stelle!
Tramontate, stelle! All’alba vincerò!
Vincerò! Vincerò!1
Сорока, устроившаяся на дереве, склонила головку набок и слегка поморщилась. Она созерцала певца в глубокой задумчивости и словно гадала: «Что дальше?»
Дивный тембр собственного голоса услаждал Сиповича не меньше, чем концерт Марии Каллас в театре «Ла Скала», пока чей-то обвинительный возглас не оповестил о том, что рядом кто-то есть. Сипович резко крутанулся на пятках и пронзил критика неистовым взглядом.
Перед ним материализовалась его бабушка, обладательница тонкого музыкального слуха. Пульхерия Ананасовна была крайне восприимчива к всяческим движениям человеческой души. Любви внука к сомнительного рода куплетам она не разделяла, тем не менее активно субсидировала его за счет пенсионного пособия, постепенно теряя не столько деньги, сколько терпение.
Пульхерия Ананасовна застала Сиповича в момент, когда он, несколько злоупотребляя лингвистическими талантами, уже открыто провоцировал птицу на конфликт. Пропорхав по комнате в исключительно старушечьей манере, что-то старательно перекладывая с места на место и переругиваясь сама с собой, она наконец предпочла одному стулу стул другой.
– Слушай, ты! – отчеканила Пульхерия Ананасовна, пикируя на стул. – Почему окно открыто?
Озаренный нетяжелым нимбом дремлющего лентяя, Сипович ошибочно полагал, что такая безмятежность может быть вечной. У него были все основания думать, что оскорбление в непрямой форме адресовано именно ему. Его глаза уподобились очам младенца, после того, как тот обозрел жизнь и обнаружил, что она полна разочарований.
Подняв брови до критической отметки и сделав глубоко внутри себя тройной сальто-мортале, Сипович поучительно проговорил:
– Пуля, жизнь не стоит на месте, но некоторые вещи неизменны. Есть люди, которые до сих пор проветривают комнаты при помощи открытых окон. Мир – удивительная штука.
– Предупреждаю тебя, ты можешь что-нибудь подхватить. – Демонический огонь вспыхнул в глазах всеведущей старушки: – Например, грипп.
– Расскажи мне, милая моя престарелая родственница, – вежливо отвечал Сипович, – что ты знаешь о полоумии, и ответь на такой вопрос: имею ли я право за него тебя осуждать?
Пульхерия Ананасовна, которую посетило внезапное умиление, ласково потрепала внука за волосы. Потом еще раз. И еще. В определенный момент ему пришлось обратить ее внимание, что клок волос, который она выдирает, ему особенно дорог.
Так или иначе, Сиповичу было над чем пораскинуть мозгами: если верить бабушке, где-то дежурят вредные бактерии, которые только и ждут удобного случая, чтобы закатить вечеринку в его дыхательной системе. Возможно, нашелся бы гриппующий энтузиаст, который не отказал бы в любезности залезть к нему в окно и покашлять ему прямо в рот. Но это лишь домыслы. Где факты, спрашивал он себя?
Пульхерия Ананасовна удалилась в ванную комнату с каким-то хомячьим фырчаньем. Отдаваясь силе размышлений не слишком озабоченного человека, Сипович побродил по комнате, критично обозревая наружный пейзаж, и размял тело с помощью нехитрых гимнастических упражнений. Он почти до конца исполнил трогательную арию Лауретты из оперы «Джанни Скикки», когда богатые модуляции его голоса вновь привлекли внимание посторонних лиц.
Пульхерия Ананасовна, повторно влетевшая в комнату, нашла внука бездыханно лежащим в кровати, подобно юной деве Ифигении на жертвенном алтаре. Сипович симулировал лихорадку. В глубоком трауре бабушка созерцала побежденного рыцаря, испускающего дух на ее глазах. Она с предубеждением относилась к покойникам в своем доме, и многие из нас ее поддержат. В детстве ее стращали привидениями, душами усопших, которые еженощно возвращаются в мир живых, дабы предаваться праздности и ментальным забавам.
Озадаченная мыслью о потенциальных гостях с того света, Пульхерия Ананасовна пролепетала:
– Что с тобой?
В хрупких старческих ручонках дрожала пачка потрепанных листков с какими-то суммами. Эти подлые цифры жгли Сиповича укоряющим взором. Сипович укротил жалкую арифметику мученическим взглядом и накачал воздуха в легкие, готовясь проверить здание на прочность.
– Архангел Гавриил, это ты? – помпезно окликнул он ошалевшую бабку и следом исторг вопль, достигший адского крещендо. – Святой Франциск! – взревел Сипович, начиная землетрясение на Камчатке. – Где же святая вода?
– У меня к тебе важный разговор, – сказала Пульхерия Ананасовна, ровно отпиливая каждое слово. – Немедленно сядь.
– Но я и так сижу.
– Не дерзи мне!
«Плохой знак» – подумал Сипович, так как выговоры не любил. В сердце неприятно закололо, как у царя Леонида перед Фермопильским сражением, когда тот посылал спартанских мужей на верную смерть.
Робко потупив взгляд, Пульхерия Ананасовна готовила трагический памфлет. Неустанно тренируясь на внуке, она поднаторела в сфере риторики, и в такие мгновения сначала совершала