тоже раньше звонил ей. Вернее, её мужу и моему другу Жоре, которого на самом деле зовут Жандарбеком. С некоторых пор наши отношения испортились. Почему-то я чувствовал себя виноватым перед ним, но не осмеливался сделать первый шаг к примирению. После телефонного разговора жена вернулась из спальни чем-то очень озабоченной.
– Что случилось? – спросил я.
– Голос Алии какой-то траурный. Поссорилась с мужем? Может быть, мне это только показалось. Я спросила её, как дела у Жоры, а она ответила, что уже три недели его не видела. Странно…
Я не придал этому разговору особого значения. Да и некогда было долго размышлять. Надо было паковаться. Утром рано нас должен был увезти в аэропорт Мюнхен двоюродный брат жены. Дочка тоже приставала с вопросами. Она летала один раз в самолёте, но тогда ей было всего несколько месяцев. В ночь перед отлётом она долго не могла заснуть, часто просыпалась, будила нас и спрашивала, не пора ли уже выезжать в аэропорт.
В аэропорту Мюнхена и в самом самолёте всё было буднично и привычно: длинные очереди у стоек регистрации, томительное ожидание приглашения в самолет, суета и неразбериха в салоне в первые минуты, еле заметное движение к взлётной полосе, рёв двигателей, многотысячная сила, вдавливающая тело в сиденье, мимолётный страх и пришедший покой, когда открылось голубое небо. При посадке в Шереметьево всё повторилось в обратном порядке. Странно, что пассажиры почему-то одновременно рвутся к конвейеру с багажом, пытаясь занять места в первом ряду, как будто боятся, что если именно сейчас они не завладеют своими чемоданами и сумками, то позже их уже никогда не увидят.
Быстро пройдя таможенный досмотр, мы сели в такси и поехали в гостиницу. Дочь очень расстроилась, что проспала весь полет, и теперь, не отрываясь, смотрела в окна. Она так много слышала от своих родителей о России и о Москве, и теперь была немного разочарованна. Город оказался таким же, как все города в Германии, в которых она успела побывать. Тот же бесконечный поток машин, тот же насыщенный выхлопными газами воздух, те же озабоченные и отрешённые от всего пешеходы. Только улицы оказались пошире, дома не покрыты привычной красной черепицей, и рекламы нельзя было прочитать из-за непонятных букв. Но, в общем, она была довольна увиденным.
В Москве было холоднее, чем в Мюнхене. Выпавший перед Новым годом снег лежал кучками и на солнце слегка подтаивал. В скверах и вдоль тротуаров, там, где не заезжала дорожная техника, он ещё искрился белизной, но там, где дорожники усердно поработали, смешанный с солью снег выглядел желтоватым. Талая вода, вытекавшая из под снежных кучек, стекала к дороге и пешеходы вынужденны были прижиматься к домам, чтобы не быть забрызганными проезжающими машинами.
Номер в гостинице оказался на седьмом этаже. Из окна были видны широкий проспект, река и мост через неё, и за несколькими улицами большой дворец. Уличный шум до седьмого этажа почти не доходил. Люди на проспекте выглядели маленькими, безликими, и все куда-то торопились. Некоторые из них вбегали в чёрный провал и исчезали под землёй. Автобусы, трамваи и легковые машины казались игрушечными. Как по чьей-то команде, они вдруг останавливались на перекрёстках, и дорога тут же наполнялась машинами разных марок и красок. Поток людей на тротуарах делал неожиданный поворот на 90 градусов, пересекал перекрёсток перед стоящими в ожидании железными монстрами, вливался в людскую массу на другой стороне и так же исчезал под землёй. Какой-то незаметный дирижер махал палочкой, зигзаг людского потока исчезал, и машины, сорвавшись с тормозов, уносились по своим делам. На вопрос дочери, куда исчезают люди, мне долго пришлось объяснять про метро. Она всё равно ничего не поняла. Метро в своей короткой жизни она ещё не видела и не могла представить себе, о чём шла речь. Договорились с женой в первую очередь провести её по московской подземке, тем более что собирались как раз посетить «Детский Мир». До него можно было бы дойти пешком, но чтобы показать дочери метро, решили спуститься недалеко от гостиницы на станцию «Кузнецкий мост», сделать хотя бы две пересадки, выйти недалеко от центра и потом уже пройти к магазину.
Москва сильно изменилась. Последний раз я приезжал сюда пятнадцать лет назад. Было странно видеть проспекты, забитые машинами иностранных марок, разноцветные и броские рекламы, шикарные лимузины и надменных богачей в них. Там, в Германии, я к этому привык, а здесь сознание воспринимало всё это как чужеродное. Мало того, мне постоянно чего-то не хватало. И только когда жена с сарказмом проговорила: «Рекламы смотрятся намного лучше, чем идеологические плакаты», – я понял, что Москва избавилась от этих безвкусных идеологических шедевров, висевших раньше на фасадах домов и утверждавших, что народ и партия едины, что только Брежнев (Андропов, Черненко…) настоящий ленинец, а профсоюзы – школа коммунизма. Этот идеологический маразм был надет на Москву, как водолазка с глухим воротником и длинными рукавами. Теперь ей разрешили надеть платье с глубоким вырезом на груди и оголить плечи. И как завершающий штрих к модному одеянию, засверкали золотом и свежей праздничной краской купола церквей и дворцы Москвы. От этого Москва не стала хуже, а наоборот, помолодела и похорошела.
Универсальный магазин был, как всегда, наполнен людьми. Магазин назывался