чти карета. Не видишь, что ли, – барская.
– Видать-то вижу, но глаза мои уже ничего не различают по старости лет. А чья карета будет?
– Из соседнего села Карева помещика Мусоргского. Верно, едут младенца ихнего крестить, что на неделе народился на свет. Бабка-повитуха рассказывала мне, что мальчиком Бог наградил. – Дьячок Тимофей Яковлевич осенил себя крестным знамением.
– Это который у них нынче сын по счету? – не унимался приземистый старичок, очутившийся в то утро у входа в Одигитриевскую церковь Пошивкина погоста, что в Торопецком уезде Псковской губернии.
– Много будешь знать – скоро состаришься. Хотя тебе это уже не грозит. Все равно недосуг мне тут с тобой разговаривать, надо батюшку отыскать.
– Да здесь он, в конторке у старосты. Ты погоди торопиться, скажи-ка лучше, это не те ли Мусоргские, у которых баринов отец женился на Арине Егоровой, крепостной из нашей деревни?
– Попридержи язык. Об сем не любят они вспоминать.
– Э-э, – старик огладил редкую седую бороду, – а я помню Арину. Красавица была неописуема. А как песни певала! Затянет, бывало…
– Вот-вот, песнями этими она его с толку и свела, прости Господи, – строго указал Тимофей Яковлевич. – А ведь человек-то был видный, офицер гвардейский из самого Петербурга. Все бросил. В деревне поселился. Вот так чуть и не пресекся их древний род.
– Тю, древний! Откудова?
– Э-эх, голова ты дурная. Откудова… Оттудова! От самого Рюрика-князя ихняя родословная. А помещица нынешняя, роженица, Юлия Ивановна, сродственница знаешь кому?
– Кому же?
Тимофей Яковлевич поднял палец вверх и словно бы погрозил незримому супостату.
– Самому генерал-фельдмаршалу Кутузову! Во как! Однако же, подъехали. Я пойду встречу, а ты иди-ка отца Александра кликни…
Старичок, покряхтывая и что-то непрестанно бубня, направился в конторку. Тем временем подкатила повозка. Дьякон засуетился вокруг приезжих, подавая руку то одному, то другому. Наконец сошла нянька, державшая на руках младенца.
– У ты, какой славненький! – восторженно произнес Тимофей Яковлевич, которому даже и не показали завернутого в одеяла новорожденного. На улице стоял мартовский морозец, да и по старинному поверью считалось, что до крестин показывать постороннему человеку младенца нельзя – сглазишь.
Гости направились ко входу в церковь. Оттуда по ступенькам к ним уже спешил приехавший специально из соседнего Рождественского собора священник.
Младенца крестили, как положено, а при крещении дали имя Модест, попросту Модя, о чем дьячок Тимофей Яковлевич с торжественным лицом сделал запись в приходской метрической книге: «1839 г. Родился 9-го, крещен 13-го марта месяца Модест. Родители его сельца Карева: отставной помещик, коллежский секретарь, Петр Алексеевич Мусоргский и законная жена его, помещица губернского секретаря Ивана Чирикова дочь, Юлия Ивановна, оба православного исповедания…»
Когда повозка двинулась обратно, весь церковный причт вышел провожать господ. Бабы желали вслед уезжающим доброго здоровья и долгих лет жизни новорожденному. А старичок думал про себя: прибавилось еще к числу барского племени господ помещиков. Теперь, значит, будет новый хозяин на здешней земле, а может, покинет вскоре родное гнездо и станет офицером, а там и на войну какую попадет. Войн теперь разных не счесть сколько происходит. Хватит на век будущего военного. Вся его жизненная дорожка ясна и проторена. Дай Бог, выйдет из него путный человек, не бесполезный земле русской.
На берегу озера Жижце
Барский дом в селе Кареве не выделялся особенной пышностью – обычная деревянная двухэтажная постройка. Двор, по которому временами пробегали дворняги, бродили гуси, а частенько прогуливался и норовистый боров, разламывавший загон, огорожен был невысоким забором, похожим скорее на частокол. Хозяин, Петр Алексеевич, грозился собак перестрелять, а борова отправить на бойню, чтобы из него, наконец, сделали колбасу. Но когда остывал и переставал сердиться, то отменял свои угрожающие приказы и объявлял всему дому, что намеревается собрать к завтрашнему вечеру гостей и устроить музыкальный концерт, занятие, до которого он был большой охотник.
К следующему вечеру съезжались гости – соседские помещики, их дети, знакомые, и в большой зале дома Мусоргских устраивался музыкальный концерт. Играла на фортепиано в основном Юлия Ивановна. Этим искусством она обладала в совершенстве. Инструмент был приобретен ею давно. Старинной работы, фортепиано славилось своим звуком, и Юлия Ивановна самолично проверяла его состояние перед каждым выступлением.
Так дом Мусоргских прослыл музыкальным. Естественно, что и дети столь увлеченных музицированием родителей не должны были остаться равнодушны к игре на фортепиано. Беда была в том, что старший сын, Филарет, почти не имел ни слуха, ни особых способностей. Однако другой, Модест, любимец, меньшой сын, словно был подарен матушке для душевной радости и упокоения, схватывая буквально все на лету. Слухом обладал