ложных понятий, глупых убеждений и искусства самообмана. Ты убил бы мать девочки, но саму ее – уже нет. Потому что хорошие люди детей не убивают. Они могут оставить их в глуши, обреченных на голодную смерть, на гибель от жажды и от волчьих клыков, но они ведь того не увидят, а потому это не отяготит их совесть. Человекоподобие во всей красе.
– Значит, милосердие? Я видел, что из тебя лезло, когда приказывала их убить…
– Ты видел? – сделалась она серьезной. – Что ты видел?
Она легко поднялась, небрежным девичьим движением смахнула со лба челку.
– Ты этому радовалась. Убийствам невиновных.
Он тоже поднялся и невольно шевельнул плечами, поправляя мечи за спиной.
Она прыгнула вперед так быстро, что он даже не успел потянуться за оружием – а она уже была рядом, лицом к лицу, глаза ее, казалось, росли, наполняли пространство, пока не пожрали всего его.
Йатех почувствовал прикосновение к груди, легкое, почти невесомое, но земля убежала из-под ног, и он опрокинулся на спину.
Ударился затылком обо что-то твердое с такой силой, что под веками засияли звезды, девушка же уселась сверху, схватила его за голову и прижала ее к земле. Еще одна молния расколола череп, но он вдруг ощутил под собой нечто, что не ожидал бы почувствовать в лесу, – гладкий теплый камень.
Она низко наклонилась и прошептала ему в ухо:
– Прикрой глаза. Слушай.
Он вздрогнул.
– Ну, прикрой… – Она заслонила ему глаза ладонью. – Слушай.
И только тогда он понял. Тишина. Безбрежная, неестественная, абсолютная. Такая тишина, что пока человек в ней не окажется – не будет знать, что по-настоящему-то тишины он еще не ощущал.
– Не двигайся. Слушай.
Ее шепот был громче крика. А когда отзвучал, тишина показалась еще глубже и мертвей.
Некий звук пробился к его сознанию. Что-то как… дыхание, будто кто-то набирал воздух и выпускал его со всхлипом. Тихо, словно плачущий боялся, что его кто-то услышит.
– Ты слышишь, верно? Невиновные? Невиновных нет. Ты, я… каждый. Мы все виновны. А она – сильнее прочих. Не смотрела на меня, хоть мы и встретились несколько раз, я была слишком неважной, незначительной. А она… сказала… все сказали, что сто лет… самое большее двести. Но не три с половиной тысячи! – Она ударила его затылком о камень. – Не столько! Не столько! Слушай!
Она чуть привстала и сильнее прижала его голову к земле.
Всхлип. Словно сам мир плакал.
Он открыл глаза, сбросил с себя Малышку Канну и вскочил на ноги.
Небо. Светло-серое, оттенка полированного железа, приклеивалось к горизонту и взбиралось вверх, чтобы прикрыть весь мир непроницаемым куполом, а мир состоял только из черной равнины и вырастающих где-то поодаль каменных зубов.
Он замер.
– Где…
– Меекханцы зовут это Мраком.
– Мрак? Мрак – это…
– Это через Мрак души уходят в Дом Сна. – Казалось, Канайонесс его не слышит. – Это из-за Мрака прибывают демоны. Это за Мраком