х в ожиданиях луговых цветов, истомленных многодневным зноем.
Растянувшись во весь рост на теплой земле, заслонив лицо рукой и закрыв глаза, я нежилась посреди клеверного озерца локтях в сорока от проезжего тракта. По ту сторону дороги клевер слился в единый ковер с редким вкраплением метелок тысячелистника – идеальный привал для усталой путницы, но там паслись чьи-то коровы, позвякивая бубенцами на шеях. Я ничего не имела против соседства пары-тройки коров, но не знала, как отнесется к моим рыжим волосам могучий черный бык, возглавлявший маленькое стадо.
Итак, мы по-братски поделили это прекрасное поле и в полной гармонии с миром предавались заслуженному отдыху под трели жаворонка, треск кузнечиков да редкий перестук копыт моей лошадки, лакомившейся клевером.
Тракт безмолвствовал. Оно и понятно: начало лета – время неторговое, труженик полей и пашен трудолюбиво полет и пашет, а то и просто лежит в теньке, потягивая квасок из берестяного жбана и сетуя: «Когда же наконец закончится эта треклятая жара!», а купец отлично понимает, что до сбора урожая с селянина и медяка не получишь, кроме как в долг.
Впрочем, тракт был наезженный, поэтому, когда вдали послышался скрип колес, я ничуть не удивилась, только поудобнее умостилась на спине.
Скрип приблизился, поравнялся со мной, немного удалился и прервался громким «тпру!» и возмущенным фырканьем лошади.
Я поморщилась, когда поняла, что обутые в лапти ноги перемещают владельца по направлению ко мне.
Подойдя локтей на семь, селянин в нерешительности остановился, переминаясь с ноги на ногу и теребя кнут.
«Чтоб ты провалился!» – с досадой подумала я, ноне стала подкреплять мысль соответствующим заклинанием.
Селянин деликатно закашлялся.
– Ну? – мрачно и неприязненно спросила я, не дожидаясь, пока кашель перейдет в последнюю стадию бронхита.
– Госпожа вед… э-э-э… волшебница!
– Ну?
Селянин сообразил, что я не собираюсь открывать глаза без веской причины, каковой он, безусловно, не является.
– Дело есть, – без околичностей брякнул он.
– Ну и занимайся им, – невежливо буркнула я в ответ. – Чего тебе, мужик, надобно? Я тебе не луговая мавка, трех желаний за здорово живешь не исполню, могу только послать сам знаешь куда, авось там больше повезет…
Селянин, как ни странно, не обиделся, а как-то подозрительно оживился.
– А ежели оделю по справедливости? – с надеждой вопросил он, подступая поближе.
– Эх-хаха-х… – презрительно вздохнула-зевнула я, ибо денежный селянин летом – все равно что комар зимой. – Прошлогодней картошкой и квашеной капустой не беру. Кабачки тоже не предлагайте. Не уважаю натуральный обмен.
– Почему картошкой? – как-то даже обиделся селянин. – Деньгами!
Моя память хранила тысячи заклинаний, но самым эффективным из них было, есть и будет слово «деньги». Оно воскрешает мертвых, исцеляет живых и является сильнейшим противоядием категорическому «нет». Я убрала руку со лба, приоткрыла и скосила на селянина левый глаз. Против ожидания одет мужичок был хорошо, даже щегольски – новая красная рубаха в зеленые горохи, зеленые узорчатые шаровары без единой заплаты, белоснежные обмотки и совсем новые крепкие лапти. И это в рабочий-то день! На купца вроде не похож, для сборщика налогов слишком физиономия добродушная. Н-да, загадка.
Я села и, обхватив руками колени, выжидающе уставилась на мужика:
– Три вопроса: какая работа и какие деньги?
– А третий вопрос? – робко заикнулся селянин.
– С чего ты взял, что я ведьма? – Слово «волшебница» не нравилось мне самой.
– Дык… это… – Мужичок потупил глаза. – Вид у вас, госпожа, уж больно чародейский – волос рыжий, амулеты всяческие, коняка эвон какая противная, пакость несусветная, храни меня боги…
Смолка подняла голову и прожгла селянина немигающим взглядом желтых змеиных глаз с вертикальными зрачками.
– А пуще того, – осмелел мужик, – видел племяш мой, Гринька, как ваше чародейское высочество заклятиями страшенными тучу грозовую вместе с молоньями на запад повернуло.
– Так ты что, претензии предъявлять собрался? – нахмурилась я.
– Да нет, – торопливо поправился мужик. – Нам-то что… мы на земле не сидим, нам до дождя дела никакого нетути, пущай себе идет стороной, так оно даже спокойнее – не ровен час, шальная молонья в заводик шибанет.
Селянин, которому в разгар летнего зноя помешал бы дождик? Это что-то новенькое.
– Вам – это кому? – спросила я.
– Ну, варокчанам, – несколько удивленно пояснил селянин, как будто я спросила нечто известное даже пятилетнему ребенку. – Село наше Варокча зовется, слыхали, может?
– А, так это вы то самое пиво варите? – сообразила я. Тогда ясно, откуда у него деньги. – Ну и что?
– Как – что? –