Может, там собор животных
обнимает целый мир…
Соответственно, Заболоцкий видит в природе отношения, свойственные людям. Так, например, река, которую обнимает небо, отождествляется с девушкой в объятиях возлюбленного.
Она еще как будто негодует
И слабо отстраняется, но ей
Уже сквозь сон предчувствие рисует
Восторг и пламя августовских дней.
Есть у Заболоцкого и лирические стихи о человеческой любви, в которых и нежность, и страсть, и трагизм. В широко известном, положенном на музыку «Признании» он пишет:
Я склонюсь над твоими коленями,
Обниму их с неистовой силою,
И слезами, и стихотвореньями
Обожгу тебя, горькую, милую.
Эти строки – из стихов цикла «Последняя любовь», отразившего собственные переживания поэта. Видит он и другие проявления любви. В стихотворении «Это было давно» он вспоминает, как ему, голодному заключенному поэту, седая крестьянка, только что похоронившая сына, «Две лепешки ему и яичко, крестясь, протянула». До конца жизни он вспоминал эту старую женщину.
В другом стихотворении одинокая моложавая женщина терпеливо ждет пропадавшего в далеком краю (возможно, заключенного) мужа. И вот вывод:
Бесконечно людское терпенье,
Если в сердце не гаснет любовь.
О себе, много испытавшем в жизни, он говорит:
И в душе все тот же лютый голод,
И любовь, и песни до конца.
И еще:
Вечно мне слышится отзвук невнятный,
Словно дыханье любви необъятной,
Ради которой мой трепетный стих
Рвался к тебе из ладоней моих…
Мастерски сделанные Заболоцким переводы иноязычной поэзии дополняют его собственные любовные стихи. Особенно это относится к романтической лирике грузинского поэта XIX века Григола Орбелиани.
В этой книге помещены и написанные Заболоцким в молодости, немногие сохранившиеся иронические, шуточные стихотворения, предназначенные позабавить знакомых дам или своих гостей.
Из ранних стихотворений
Белая ночь
Гляди: не бал, не маскарад,
Здесь ночи ходят невпопад,
Здесь, от вина неузнаваем,
Летает хохот попугаем.
Здесь возле каменных излучин
Бегут любовники толпой,
Один горяч, другой измучен,
А третий книзу головой.
Любовь стенает под листами,
Она меняется местами,
То подойдет, то отойдет…
А музы любят круглый год.
Качалась Невка у перил,
Вдруг барабан заговорил —
Ракеты, выстроившись кру́гом,
Вставали в очередь. Потом
Они летели друг за другом,
Вертя бенгальским животом.
Качали кольцами деревья,
Спадали с факелов отрепья
Густого дыма. А на Невке
Не то сирены, не то девки,
Но нет, сирены, – на заре,
Все в синеватом серебре,
Холодноватые, но звали
Прижаться к палевым губам
И неподвижным, как медали.
Обман с мечтами пополам!
Я шел сквозь рощу. Ночь легла
Вдоль по траве, как мел, бела.
Торчком кусты над нею встали
В ножнах из разноцветной стали,
И тосковали соловьи
Верхом на веточке. Казалось,
Они испытывали жалость,
Как неспособные к любви.
А там вдали, где желтый бакен
Подкарауливал шутих,
На корточках привстал Елагин,
Ополоснулся и затих:
Он в этот раз накрыл двоих.
Вертя винтом, бежал моторчик
С музыкой томной по бортам.
К нему навстречу, рожи скорчив,
Несутся лодки тут и там.
Он их толкнет – они бежать.
Бегут, бегут, потом опять
Идут, задорные, навстречу.
Он им кричит: «Я искалечу!»
Они уверены, что нет…
И всюду сумасшедший бред.
Листами сонными колышим,
Он льется в окна, липнет к крышам,
Вздымает дыбом волоса…
И ночь, подобно самозванке,
Открыв молочные глаза,
Качается в спиртовой банке
И просится