, пока Лотар не попросил его этого не делать.
В огромном дворе княжеского замка Пастарины царило ленивое спокойствие хорошо защищенного места. Лучники тренировались в стрельбе из небольших восточных луков, что в безветренном каменном колодце замка было не так уж трудно, на плацу красный от натуги десятник заставлял дружинников делать с алебардами какое-то упражнение, а у кухни трое ветеранов приставали к служанкам, вышедшим на солнышко чистить свои кастрюли.
За спиной Лотара здоровая и вполне веселая лошадка хрустела сеном, подбирая его с последнего снега. Иногда она потряхивала головой, и тогда в воздухе разливался тонкий звон удил. Иногда Лотар, как лошадь, потряхивал коротко стриженной головой и улыбался.
– Что развеселило тебя, господин мой? – спросил Сухмет. Не дождавшись ответа, он добавил: – Если мы будем сидеть здесь и дальше, никто не заключит с нами контракт даже на поиски прошлогодних подсолнухов.
Лотар попытался, не слишком, впрочем, настойчиво, отодвинуть морду лошади, которая вдруг вздумала поискать сено у него за шиворотом.
– Чувствуется ученик Харисмуса.
– Я просто осмелился посоветовать тебе больше ценить наше время, иначе…
– Да, действительно, что тогда?
– Тебе придется драться с каждым лешим, который скиснет у любой деревенской бабки молоко!
– Молоко скисает само, а леший молоко сквашивает. Живем в этих горах уже три года, а ты даже правильно говорить не хочешь научиться.
Желтоватое сухое лицо Сухмета стало розовым.
– Я… говорил на этом диалекте, господин мой, когда здесь еще ни одного человека не было!
– Тем более ужасно, что ты так и не научился…
Лошадь наклонилась и теперь уже не стесняясь облизала всю соломенно-желтую, круглую голову Лотара. Драконий оборотень рассмеялся. Сухмет посмотрел на него, обреченно махнул рукой и отошел. Но Лотар еще не успел скормить лошади краюху хлеба, которую достал из сумки под ногами, как старик уже вернулся.
– Господин мой, ты не наводишь на лошадей никакой магии. Почему они тебя так любят?
– Спроси у них. Ведь Харисмус умел, по твоим словам, разговаривать с животными.
– И с животными, и с птицами, и с рыбами, – кивнул Сухмет. – Но я не Харисмус, поэтому спрашиваю тебя.
Хлопнула дверь, и на высокое крылечко княжеского терема, как пробка из бутылки с перебродившим вином, вылетел дуайен торгового сословия Пастарины, старейшина купеческой палаты, как сказывали, самый богатый человек этих гор – господин Покуст. Он был зол и что-то орал, доругиваясь с кем-то, кого в запале обозвал «непроходимым ослом».
Осознав, что теперь его видят все, Покуст поправил меховую шапку и широким, злым шагом спустился с крыльца. Не замечая мутноватых весенних луж, он прошагал к Лотару, остановился перед горой чурбаков, на которых сидел Охотник на демонов, и, не глядя в его сторону, просипел посаженным от крика голосом:
– Он ничего не хочет понимать. Говорит, что ему нет нужды принимать тебя, что у него, в крайнем случае, есть своя дружина. – Покуст зло зыркнул в сторону ветеранов, которые наперебой гомонили перед служанками. – Это он о своей-то банде дармоедов, которые за последние три года ни разу не выползли хотя бы за ворота города! – Покуст фыркнул так, что его усы воспарили над толстыми красными губами, и снял шапку. – Но, может быть, он все-таки вышлет к тебе какого-нибудь своего шута, так что придется подождать.
– Может быть, и вправду, – подумал вслух Лотар, – перевалы еще не открылись?
– Перевалы в этом году были проходимы в течение всей зимы, – резко ответил дуайен. – Это проверено.
– Были бы они проходимы, на знаменитую ярмарку в Пастарину собирался бы весь торговый люд побережья.
– В том-то и дело, что весенняя ярмарка уже не состоится. Она должна была начаться несколько дней назад, но если никого нет – остается только считать убытки и надеяться, что дурная слава рассеется до осенних торгов.
– Сама по себе дурная слава не рассеивается, для этого нужно сделать что-то довольно громкое, – сказал Сухмет.
Покуст покосился на золотой ошейник, который Сухмет никогда и не пытался скрыть, и счел ниже своего достоинства отвечать рабу. Помолчав, он надел шапку. Сухмет как ни в чем не бывало снова спросил:
– Мы люди приезжие, господин, может быть, ты растолкуешь, где здесь собака зарыта?
Покуст опять посмотрел на раба, теперь уже на его роскошную саблю, отделанную не виданными в Пастарине восточными самоцветами.
На всякий случай Лотар произнес:
– Когда-то он и вправду был рабом и с тех пор завел дурную привычку считать свой ошейник чем-то вроде беспроцентного депозита. Но теперь он свободный человек и имеет такое же право носить оружие, как ты или я.
Покуст оторвал от чурбака сухой длинный прутик и стал говорить:
– Слушай, чужеземец. Пастарина стоит в замкнутой узкой долине, которую связывают с остальным миром два перевала. – Дуайен