в белом платье на берегу небольшой реки. За ней широкое пшеничное поле. Дует слабый тёплый ветер. На другом берегу реки стоит её Егор и смотрит на неё. За его спиной густой темный лес, где нет ни цветов, ни ягод, один бурелом. Выражения глаз Егора Надежда не видит, но, судя по его напряженной фигуре, кажется, что он хочет сказать ей что-то очень важное.
Вокруг тихо-тихо, даже птиц не слышно. Река течёт спокойно и уверенно, прозрачную гладь воды омутами не крутит. В чистой, хрустальной воде, как в зеркале, отражаются белые облака. А на душе муторно и тяжко… И тут вдруг Надя видит лодку, которая плывёт к ней от Егора. Сама плывёт, хотя на вёслах никого нет. И лежат в этой лодке сто двадцать ножей. Надя съёжилась. Странный сон, нехороший…
– Ба-а, а почему сто двадцать ножей, а не сто или двести? И откуда ты про количество знала? – спрашивали внучки, когда Надежда Стефановна в очередной раз рассказывала им про свою жизнь.
– Так это же сон, деточки! Там многие вещи знаешь из ниоткудова…
– Ну, а дальше-то что? Что это значит? И почему ножи?
Надежда с юности умела разгадывать сны, она всегда знала, какой сон пустой, а какой её о чём-то предупреждает. Что, что, а мудростью и прозорливостью её Боженька наградил сполна.
– Сон я уж потом, внученьки, разгадала… Жёстким оказался ваш дед, недобрым. Нож – это злость человеческая, которая есть в каждом из нас. Если её нет, то человек будет мягким, без стрежня. А я знала во сне, что в лодке должно быть сто ножей, а их оказалось там сто двадцать!
– И что?
– Так двадцать-то лишние! Потому что сто ножей – это норма, а если больше, так значит, чёрствый человек, недобрый…
А добра Надя видела много, хоть и родилась в небогатой семье дворовых крестьян, рано осталась без матери, но отец любил своих детей и как мог, баловал их. Повторно не женился, не захотел, чтоб у его детей была мачеха. Все заботы по дому на себя взяла его старшая дочь, Надюха. Жили тяжело, но дружно. Крепко переживал за дочь-хозяюшку отец. Всё хозяйство на Надежде держалось, хоть младшие и помогали по мере сил. Время шло, а дочка всё в девках ходила:
– Эх, Надька, похоже, ты у меня в шихту пошла! А ведь мужу твоему, ой, как повезло бы! Такая ты у меня славная!
Снег ещё не сошёл, но солнышко уже припекало по-весеннему. Небо стало прозрачней, облака невесомей. По всем приметам – скоро весна. Надежда привычно управлялась по хозяйству на дворе, как вдруг её окликнули:
– Надь, поди сюды!
За плетнём стоял Михей Дмитрич. В добротном полушубке, хромовых сапогах, с густой окладистой седой бородой и умными серыми глазами он выглядел весьма представительно. Надежда почтительно поздоровалась.
По деревенским меркам семья Михея считалась зажиточной: сыновей много, земли достаточно (наделы давали тогда только на мужиков), работать умели. Всё крутилось в хозяйстве, вертелось. Михей Дмитрич наёмных работников не держал, управлялись своими силами. Глава семьи многое делал сам, а чего не умел, то быстро этому обучался. С деревенскими ладил, всегда умел договориться так, что и самому польза, и люди не в обиде.
Все дети Михея были работящие да толковые, только вот Егор беспокоил отца. Кроме лошадей, сына ничего не интересовало. В ночное был готов ходить по первому зову. Но это ещё полбеды… Егор рано начал попивать хмельное, во вкус вошёл. А когда выпивал, то становился дурным и неуправляемым, руки распускал, да на рожон лез без повода. Отцу беспокойство и печаль большая. А как не тревожиться? Матери давно не было в живых, а мачеха, хоть баба хорошая, да бессловесная. А маменька родная была бы, так лаской, глядишь, и засовестила бы непутевого. Отец, если надо, строго спросит с сына, а мать добрым словом вразумит, глядишь, толк бы и получился…
– За Егора моего пойдёшь?
Надежда обмерла от неожиданности:
– Так ведь я старше его на семь лет! Да и приданного за мной нет…
– Мне твоё приданое без надобности, а что постарше моего сына будешь, так это и к лучшему.
– Ох, Михей Дмитрич! И лестно такое предложение, и боязно… Я ж видала Егора вашего, когда он выпимши. Звереет и в драку сразу лезет…
– Да знаю я, Надюша, дурака своего! Ему нужна твёрдая рука – мне бить уже поздно, а чтобы так лаской, да с твёрдостью, это самое то. Давно жену ему строгую приглядываю, вот тебя думаю просватать. Как сама-то думаешь?
– Страшно, Михей Дмитрич, дюже страшно! Да и не глядит он в мою сторону…
– Ты, не боись, Надежда, я тебя в обиду не дам! Девка ты справная, работящая, ко двору будешь! А с Егоркой совладаем напару, в остальном–то он парень неплохой. А что на тебя не глядит, так он больше в ночное стремится, чем хороводы водить. Так засылать сватов или как?
Надежда зарделась, как маков цвет, и, потупив глаза, смущенно кивнула.
А что ей оставалось? Подружки уж давно замуж повыходили, да своих деток нянчили, а Надежде приходилось родных братьев-сестёр доглядывать, отцу помогать. Не до гулянок… Хорошо, что хоть три класса церковно-приходской школы окончила, читать-писать умела. Двадцать восьмой год пошёл, а замуж