анский философ конца XX века, так описал царившие тогда настроения: «Пока человек смертен, он до конца не расслабится».
2. Личный дневник Мишеля Пэнсона
Есть ли у меня право об этом говорить?
Даже сейчас – а ведь сколько времени прошло! – мне трудно поверить, что все так и было. Трудно поверить, что я участвовал в такой грандиозной эпопее. Мне трудно поверить, что я выжил и могу о ней рассказать.
Похоже, никто не предполагал, что все случится так быстро и зайдет так далеко. Что нас толкнуло на это? Не знаю. Может, глупость, которую называют любопытством? Именно любопытство заставляет заглянуть в пропасть и представить, каким жутким будет падение, стоит только сделать шаг вперед…
А может, все дело в желании почувствовать вкус приключения в этом обленившемся и скучном мире?
Кое-кто говорит: «Так было предначертано, это должно было случиться». Ну, не знаю, я не верю в предначертанность. Я верю, что у людей есть выбор. Именно он и определяет судьбу, а может статься, человеческий выбор определяет и саму Вселенную.
Я помню все, каждый эпизод, каждое слово, каждое событие этого великого приключения.
Есть ли у меня право обо всем рассказать?
Орел: расскажу. Решка: сохраню в тайне.
Орел.
Что ж, если нужно вернуться к самому началу, мне придется заглянуть далеко-далеко назад, в свое прошлое…
3. Полицейское досье
Фамилия: Пэнсон
Имя: Мишель
Цвет волос: шатен
Глаза: карие
Рост: 175 см
Особые приметы: нет
Примечание: пионер движения танатонавтов
Слабое место: недостает уверенности в себе
4. Для Дюпона нет препоны
Как и у каждого ребенка, у меня тоже был день «С», день, когда я узнал о Смерти. Мой первый мертвец оказался вполне обычным человеком, хоть и привыкшим жить среди трупов. Это был господин Дюпон, наш мясник. На витрине огромными буквами красовался его девиз: «Для Дюпона нет препоны». Однажды утром мать сказала, что не купила вырезку к воскресному обеду, потому что господин Дюпон умер. Его придавило сорвавшейся с крюка тушей белой шаролейской коровы.
Мне было тогда года четыре. Я тут же спросил, что значит это слово: «У.М.Е.Р.».
Мать смутилась и отвела глаза, как в тот раз, когда я поинтересовался, не помогут ли мне от кашля противозачаточные пилюли.
– Ну… э-э… «умер» – это значит, что его здесь больше нет.
– Все равно что вышел из комнаты?
– Не только из комнаты. Из дома, города, страны.
– Ага, далекое путешествие? Как на каникулы?
– Э-э… нет, не совсем так. Потому что, когда человек умирает, он больше не двигается.
– Не двигается, но далеко уезжает? Обалдеть! Как это?
Пожалуй, как раз эта неудачная попытка объяснить кончину мясника Дюпона и сохранила во мне любопытство, на котором – гораздо позднее – взошли семена фантазий, посеянных Раулем Разорбаком.
Во всяком случае, мне так кажется.
Рассказывают, что три месяца спустя, когда пришло известие о том, что умерла моя прабабушка Аглая, я воскликнул: «И она тоже?! Ничего себе, вот уж не думал, что она на это способна!» Рассвирепевший, дико вращающий глазами прадедушка выкрикнул фразу, которую я никогда не забуду:
– Ты что, не знаешь? Смерть – самое страшное, что только может случиться!
Нет. Этого я не знал.
– Ну… я думал, что… – стал мямлить я.
– С этим не шутят! – добавил он, вколачивая слова, как гвозди. – Если есть на свете то, с чем никто не шутит, так это смерть!
Потом эстафету принял отец. Все они хотели мне втолковать, что смерть – это абсолютное табу. О ней не говорят, не вспоминают, а если и произносят ее имя, то со страхом и почтением. И нельзя упоминать это слово всуе, потому что это, дескать, приносит несчастье.
Меня трясли и пихали.
– Твоя прабабушка умерла. Это ужасно. Если б ты не был таким бессердечным, ты бы плакал!
К рассвету мой братец Конрад наревел целую лужу – как из половой тряпки, если ее выжать.
Значит, нужно плакать, когда люди умирают? Мне никто ничего такого не говорил. Могли бы и предупредить!
Отец, раздраженный моей несовершеннолетней наглостью, отвесил мне пару оплеух. Он надеялся, что это поможет мне запомнить, что, во-первых, «смерть – это самое страшное, что только может случиться», и, во-вторых, что «с этим не шутят».
– Ты почему не плачешь? – опять стал приставать отец, вернувшись с похорон прабабушки Аглаи.
– Оставь его в покое! Мишелю пяти еще нет, он даже не знает, что такое смерть, – пыталась заступиться мать.
– Отлично знает! Только думает, что