г милостив пока. О счастье? Так кто ж его знает, что это такое? Миг? Секунда? Час? Нельзя же в этом состоянии пребывать вечно. Обесценивается радость, привыкаешь к ней. О дочери? Да, о дочери. Она все время молится, чтобы силы небесные вразумили ее. Вот, Богородица – ей просьбы материнские ближе. И разговаривать с ней, как женщина с женщиной – удобнее. Антонина пошепталась с иконой, постояла несколько минут, удостоверилась, что свеча горит ровно, не чадит, перекрестилась и повернулась к выходу. Из южной алтарной двери стремительно вышел молодой священник с обольстительным лицом Кирибеевича[1]. Он был какой-то нервно-неистовый в движениях и неустойчивый в настроениях. Антонина приходила к нему как-то на причастие, предварительно покаявшись в своих грехах. Больше не хотела. Во время такого важного для нее момента, как покаяние, священник зевнул. От скучного лица молодого красавца веяло брезгливостью и равнодушием. Он явно томился выслушивать ее бредни. Она ушла тогда с ощущением, что все это ложь. Театра ей и в жизни хватало. От церкви хотелось святости. Ан, нет! Такие же люди! С тех пор старалась приходить к концу службы, когда расходился народ. И молилась перед образами как умела. Образа то уж точно были святыми, хотя бы потому, что не зевали, когда она молилась.
Антонина оглянулась. Торопливо крестя сложенные ладошками вверх руки женщин, бросившихся к нему, Кирибеевич пружинистой походкой спортсмена легко сбежал по лестнице к стоящей рядом с церковью «иномарке» цвета «мурена». Резко взяв с места, шикарный автомобиль помчался по осенней дороге к городу.
Права была мать, когда говорила, что самые дорогие машины у тех, кто живет на подаяние.
– В интернет-клуб поехал, – уважительно произнесла старуха-свечница, с двумя полными сумками прошествовав мимо Антонины к приближавшемуся автобусу. – «Кормилец» – мысленно добавила Антонина слово, которое не высказала старуха. Из одной сумки свечницы торчала пачка чая, пакет риса и румяные бока яблок.
Знакомый набор. Вот и пригодился.
Старуха, пыхтя, как паровоз, переваливаясь с ноги на ногу, добежала до остановки. Автобус забрал всех припозднившихся прихожанок и скрылся в ночи.
Антонина потуже затянула на груди шарф и отправилась по расхлябанной дороге к виднеющимся вдалеке редким огням города. Говорят, полезно перед сном пройтись пешочком. Засунула руки в рукава пальто, как в муфту, взяла хороший темп и бодро потопала вперед! Беспутица не пугала ее. Привыкла. Русская беспутица – понятие емкое. Включает в себя не только прямой смысл, но и то, что характеризует всю закономерность убогости, бессмыслицы, вывертов, происходящих в умах, планах, графиках и всей системе русской жизни.
Отойдя от церкви метров пятьдесят, она попала в непроглядную тьму. Скудный свет двух прицерковных фонарей остался позади. Дорога от церкви до города никак не освещалась. Видно, руки у городского начальства, отвечающего за уличное освещение, не успели дойти до недавно выстроенного на народные деньги храма. Да и то сказать, много еще до чего не дошли. Другие заботы обуревали начальство.
Неожиданный порыв ветра чуть не сорвал с головы шляпку. Она еле успела подхватить ее и водрузить обратно. «Надо бы шарфом привязать, – мелькнула мысль, – вокруг никого. Имидж не пострадает». Так и сделала, напомнив себе отступающего француза в 1812 году. Через некоторое время пришлось крепко пожалеть о вечерней прогулке. Ветер норовил пробраться до самой поясницы, грязь громко чавкала под сапожками. Ноги то и дело попадали в какие-то выбоины, и удовольствия от променада не было никакого.
Она не любила ветреную погоду. От дождя все-таки можно укрыться под зонтиком, а от ветра не спасешься! Он вечно доставлял людям кучу неприятностей! Из всех непогод самым непредсказуемым и противным бывает именно ветер, доходящий часто в северных краях до штормового. Женщина поежилась – смешно, ее девичья фамилия – Вихрова, происходила как раз от той самой составляющей, обозначающей сильное перемещение воздушных потоков.
Если бы кто-нибудь несколько лет назад сказал Антонине, что она в зрелом и весьма разумном возрасте примет крещение, покается в прежних грехах, и даже будет ходить по воскресеньям в церковь, она рассмеялась бы этому человеку в лицо! Santa subito, «святая сейчас» – это не про нее. Но, тем не менее, все, чем она в эти дни дорожила, это возможностью время от времени приходить в храм, смотреть на тихо мерцающие свечи, слушать певчих и воспарять душой куда-то в горние заоблачные дали. И это никакого отношения к религии не имело. Чего-то ей недоставало, а чего? Она не знала…
…«Обо мне и молиться не стоит и, уйдя, оглянуться назад, черный ветер меня успокоит, веселит золотой листопад», – повторяла она в такт чавкающим шагам, стихи Анны Ахматовой. Чего ей не хватает? Здоровья, уверенности, душевного комфорта? Единства души и разума? Вроде бы никаких печалей на душе не было, никаких неприятных событий накануне не происходило, но неожиданное и необъяснимое тревожное чувство не исчезало. Неожиданное и необъяснимое. Интервенция негатива. Словно вброс отрицательной энергии, предчувствие чего-то неотвратимого вселилось в нее. Может, оттолкнулась она от прежней