авшие же там возвращались с рассказами путаными и небывалыми.
Не пролегало сквозь чащу ни наезженных путей, ни окольных троп, не встречалось там ни лесников, ни дорожных смотрителей; никогда тем путём не являлись в Аттерхей торговцы, не нашлось бы во всем городе жителя настолько обнищавшего или настолько храброго, чтобы осмелился отправиться в лес на охоту; ни один объявленный вне закона преступник не решался бежать туда; ни один божий человек не доверял святым настолько, чтобы выстроить себе в том лесу келью*[1].
Ибо всяк и каждый почитал сей лес местом крайне опасным; одни говорили, что там бродят самые что ни на есть жуткие мертвецы; другие уверяли, будто языческие богини обрели в лесу приют; а кто-то полагал, что там, вероятнее всего, обитель эльфов* – тех, что коварны и злобны. Однако большинство сходилось на том, что в чащобах леса кишмя кишат дьяволы, и куда бы ни направлял стопы человек, раз оказавшись там, выходил он неизменно к Вратам Ада. И называли ту чащу Эвилшо, что означает «Лихолесье».
Однако торговый город жил не худо; ибо какие бы злые твари ни таились в Эвилшо, никогда не являлись они в Аттерхей в таком обличье, чтобы сумел распознать их людской взор, а уж о том, чтобы Дьяволы Эвилшо причинили кому-либо зло, в тех краях и вовсе не слыхивали.
И вот как-то раз был в торговом городе ярмарочный день, и стоял самый полдень, и на рынке толпилось немало людей, и явилась среди них женщина, высокая и сильная, черноволосая, с изогнутым носом и пронзительными, словно у ястреба, глазами, с виду не столь красивая, сколь надменная и властная; дать ей можно было около тридцати зим. Она вела под уздцы крупного серого осла, по бокам которого висели две корзины – туда складывала она покупки. Но вот женщина закончила дела торговые и теперь озиралась по сторонам, словно бы наблюдала за людьми забавы ради; когда же встречалось ей на пути дитя – на руках ли дитя несли, или вели за руку родственницы, или один ребёнок шёл, как частенько случалось, – чужестранка задерживала на малыше внимательный взгляд и рассматривала более пристально, нежели что другое.
Так она шла себе, удаляясь от торговых рядов, пока толпа не стала редеть; тут-то натолкнулась она на дитя, может статься, двух зим, что ползало туда-сюда на четвереньках; только жалкие лохмотья прикрывали крохотное тельце малютки. Незнакомка пригляделась к ребёнку, посмотрела в ту сторону, куда дитя направлялось, и увидела одинокую женщину, что сидела на камне, склонив голову к коленям, словно притомилась либо удручена была чем-то. К ней-то и подобралось дитя, весело лепеча, и обхватило ручонками ноги женщины, и спрятало головку в складки её платья; женщина подняла взгляд, и открылось лицо её, что, некогда замечательное своей красотою, теперь исхудало и осунулось, хотя бедняжке едва перевалило за двадцать пять. Она подхватила дитя, и привлекла его к груди, и расцеловала ручки его, и щёки, и лоб, и принялась развлекать малютку, да только в показном веселье этом чудилась скорбь. Статная незнакомка оглядела её сверху вниз, и приметила, как плохо та одета, и похоже, ни малейшего отношения не имеет к толпе зажиточных торговцев, и улыбнулась как-то мрачно.
Наконец заговорила владелица осла, и голос её прозвучал отнюдь не столь резко, как можно было предположить по лицу её. «Матушка, – сказала она, – ты, похоже, не настолько занята, как прочий здешний люд; можно ли попросить тебя растолковать чужестранке, что задержится в этом славном городе на какой-нибудь час-другой, где бы найти ей комнату, дабы отдохнуть и поесть малость, подальше от сквернословов и дурного общества?» Отвечала бедная женщина: «Недолог будет мой сказ; слишком бедна я, чтобы знать про постоялые дома да трактиры; нечего мне ответить». Отозвалась собеседница её: «Может быть, кто из друзей твоих пустит меня в свой дом, ежели ты попросишь?» Отвечала мать малютки: «Да какие у меня друзья, с тех пор как умер мой муж, и сама я умираю от голода, – и это в городе богатства и изобилия?»
Владелица осла помолчала немного, а затем молвила: «Бедная ты женщина! Мне становится жаль тебя; и скажу тебе вот что: нынче пришла к тебе удача».
Тем временем бедная женщина поднялась на ноги, держа дитя на руках, и собралась было идти своим путём, но чужестранка жестом остановила её и молвила: «Подожди немного и выслушай добрую весть». Она запустила руку в висящий у пояса кошель и извлекла оттуда новенькую золотую монету нобль*, и сказала так: «Вот что получишь ты, когда я присяду отдохнуть в твоём доме; когда же направлю я стопы свои прочь, найдутся для тебя ещё три, во всём схожие с этой, ежели останусь я тобою довольна».
Женщина поглядела на золото, и на глаза её навернулись слёзы; но рассмеялась она и молвила: «Комнату на час я тебе охотно могу предоставить, а в придачу и воды колодезной, и ломтик хлеба с мышиную долю. Коли полагаешь ты, что всё это стоит три нобля, как могу я сказать тебе нет, ежели деньги эти могут спасти жизнь моей малютки. Но чего ещё ты от меня потребуешь?» «Немногого, – отвечала чужестранка, – а потому веди меня прямо к своему дому».
Так ушли они с рынка; горожанка провела владелицу осла вниз по улице и через западные ворота города Аттерхей, что, кстати говоря, выходили на Эвилшо; так оказались они на беспорядочно застроенной улице за пределами стен,