а том конце коридора. В течение следующих десяти минут можно прочувствовать ту особую тишину, что больше как бы и не тишина, в ней нарастает напряжение едва проснувшихся людей, выпадение в действительность из сна и мечтаний. Пробуждение тут обставлено иначе, чем на воле, где человек просыпается с сознанием того, что – нравится ему или нет – сегодня его опять ждет, неважно – работа, учеба, дети, сад-огород – что-то стоит в планах, и пора вставать, потому как нужно идти, нужно быть и нужно делать. Здесь же просто попарно поднимаются веки, и взгляды уставляются в один и тот же потолок. За эти десять минут воздух резко уплотняется и в тишине ощутим его напор.
Наконец дежурная трогается с места, 6.00, и она, одну за другой открывая кормушки, каждый раз повторяет всё то же: «Женщины, подъем!» Там-сям наглеют – «не ори, слышу!» – она же притворяется, что не слышит и продолжает свой путь. Подъем, подъем, подъем, – а по-латышски так внушительно и рядом не звучало, можно смело утверждать, что padjom непереводим. Напряженная тишина лопается воздушным шариком, и за углом грохочет большая железная телега – стало быть, 6.10, и с кухни к нам едет завтрак, поднимается вполне серьезная суета. Прежде всего, пайка сахара и масла, хлеб, затем каша и чай. К 6.30 все распределено, и начинается день, никого особо не радующий. За ближайший час дежурная еще пару раз обойдет весь коридор, поглядит в глазки, поугрожает рапортом тем, кто до сих пор спит. Игнорировать священный, в общем-то, пункт дневного распорядка рискованно, это позволяют себе только дамы с четкой позицией мне-по-фигу-мороз – сидящие уже в который раз или же наоборот – в первый, но достаточно долго, чтобы обладать, как минимум, в своих собственных глазах, определенным статусом. Впрочем, к восьми все на ногах, поскольку в 8.00 утренняя поверка, и уже тут шутки в сторону – в постели можно остаться лишь в том случае, когда ты умерла, ну, или близка к этому. Затем следует самый тягучий и тяжкий отрезок дня, когда ничего не происходит, когда лишь терпеливо ждешь, что вот наступит обед, прогулка, ужин, вечерняя поверка и тогда – слава Богу, и этот день прошел. Немного побороться с бессонницей, и всё. В списке дневных мероприятий постоянно это бесконечное бессмысленное ожидание. Бессмысленное не оттого, что ожидаемое не случается, но оттого, что ожидание здесь почти единственное возможное занятие – после поверки ждут обеда, после обеда – прогулки, потом – ужина, вечерней поверки, и при этом постоянно ждут писем.
Привет, мамуля!
Уже вечер понедельника. Ноги после тренировки нормальненько так болят. Субботний матч прошел отлично – меня поставили на игру, я много пасовала, получила одно предупреждение. Послезавтра нам снова играть с рижскими, вот тогда и поглядим.
Через неделю нам выдадут аттестаты. Оценки, скорей всего, приличные, только по рисованию не слишком. Ну, бабушка-то всегда считает, что могли быть еще лучше. На выходные ничего особо не планирую и никуда, наверное, не поеду. Жаль, что у Тебя нет свиданий. Письмо твое получила, приветы всем передала.
На прошлой неделе болело горло, была небольшая температура, две недели не ходила в школу, сейчас опять всё в порядке.
Все передают Тебе привет.
Вроде как всё.
Очень-очень люблю – …
Туман
Только что был февраль, глядь – на дворе апрель,
в город входит туман, входит, тормозит,
приглядывается бесстрастно, как тает все, к чему
ни прикоснется, тает и течет, исчезает
и возвращается в белую беспредельность.
В первый день мы работали,
время от времени глаза поднимая к окнам,
а там был туман,
во второй день мы продолжали работать
и говорили один другому, мол,
туман – в нем нет ничего особенного.
Пока в тумане не растаяло время,
колокола и судовые сирены
по привычке имитировали его ход,
и у нас было на что положиться.
На третий день мы вышли проверить,
как много осталось от города вне влажной
туманной пасти.
На следующий день за завтраком
ты сказала: – Даже в такой туман здесь
нет необходимости думать о смерти.
Туман постоял за окном,
возможно, глядя на нас.
И рассеялся.
Беседы в изоляторе I
Внизу звякают ворота, рявкает автомобиль.
– Э, опять привезли кого-то.
– Невелика радость – попасть сюда в такое время. Лето, солнышко, и вот тебе на – пакуют и за решетку…
– Осенью того хуже – и так все мрачно и пасмурно, что хоть в петлю лезь, а тут еще суют тебя прямо в эту задницу. Я летом садилась, и ничего – по крайней мере, тепло и светло boleje-meneje, а осенью, тьфу, blin…
– Да уж, прямо выть хочется.
– Ну, тебе круглый год выть хочется…
– А