бетоном, асфальтом, бледными цветами городской жизни. Душа просила большего: простора, высокого ясного неба, ярких красок. Душа просила полнокровной жизни.
Рагозин не был, что называется «свободным художником». В таком качестве он вряд ли смог выжить в нашем меркантильном мире. Впрочем, художником он был неплохим. Как отзывались о нём ценители живописи: самобытный, интересный, перспективный. Эти качества позволили ему «подрабатывать на жизнь» сразу в двух местах: в рекламном агентстве и небольшой частной типографии.
Подходило время отпуска, который Константин решил посвятить давней своей мечте: наконец, выбраться на природу – «на плэнэр», как любил говорить его старый учитель живописи. Костя дотошно выспрашивал друзей-художников куда они отправляются обычно летом на этюды, чтобы и натура была, и в тьму-таракань не забуриваться. Чтобы можно было и поработать, и отдохнуть с пользой.
На что один ответил весьма туманно:
– Знаешь, Костя, всё это от состояния души зависит… Иной раз именно в таракани и находишь самую лучшую натуру…
Другой заявил:
– У меня, Рагозин, такого места нет: сегодня я в одном месте малюю – завтра в другом.
Третий вообще не стал отвечать на «провокационный вопрос».
– Да, – думал Константин, – с дружбой в наших кругах туговато. Видно на самого себя придётся рассчитывать…
И тогда он назло своим друзьям-приятелям решил отправиться в деревню к тётка – в глушь, в Саратов, и не в переносном смысле, а в что ни на есть прямом. Благо, что именно там и жила его любимая тётушка По: Полина Яковлевна – старшая сестра матери.
При одном упоминании имени тётушки По у Кости сразу расплывался рот до ушей, ибо эту заводную, весёлую женщину нельзя было вспоминать без улыбки.
– И какого я сижу здесь в этом душном и пыльном городе, когда есть такие раздольные, бескрайние места? – с удивлением интересовался он. – Тем более По давно пеняет, что единственный племянник лет десять не кажет носа на родину…
Но вспоминание о неблизкой и разухабистой дороге до села Ивановки, где с незапамятных времён проживает род Рагозиных, моментально сгоняло улыбку с его лица.
– Да уж, – с сожалением думал Константин, – дороги там, прямо скажем, оставляют желать лучшего.
И тут же уточнял:
– Хотя натура стоит того…
Промаявшись несколько дней сомнениями, он всё же решил посоветоваться с матерью, которая жила на другом конце города с новым «мужем», бывшем на семь лет моложе её.
Он не осуждал мать – нет, считая, что не имеет права на это. Но всегда чувствовал себя в присутствии Дмитрия Михайловича не в своей тарелке. Потому бывал у них нечасто, и в основном тогда, когда Димыча не было дома. Вот и сейчас подобрал именно такой момент.
Мать Константина – Нинель, молодящаяся сорокапятилетняя женщина, со всей страстью полевого цветка, вступающего в пору увядания, встретила его с белой маской на лице и шее, делающей её похожую на древнегреческую статую. Высокая, всё ещё стройная Нина Яковлевна, светловолосая и светлоглазая была совсем не похожа на свою старшую сестру Полину. И всегда гордилась этим, всячески подчёркивая различие, даже своё простенькое имя Нина переделала в звучное – Нинель.
Полина – небольшого росточка, крепко сбитая, с тяжёлыми, крестьянскими руками, круглым улыбчивым лицом, расцвеченным милыми ямочками щёк, с копной густых, тёмно-каштановых волос, являла собой полную противоположность младшей сестре. Они словно день – и ночь: оттеняли и дополняли друг-друга. И, если светлая Нина внешне холодна и слегка надменна, то тёмненькая Полина – открыта, весела и проста.
Может быть, поэтому Константину всегда было легче с тётей По, чем с матерью. Нина, словно чувствовала себя в чём-то виноватой, и всячески старалась наладить с сыном контакт. Вот и сейчас она засуетилась, наскоро смывая с лица маску, будто её уличили в чём-то неподобающем. Залебезила, затараторила, не зная куда посадить нечастого гостя, чем угостить, как угодить.
Нина не хотела признаваться даже себе в том, что при виде Кости у неё каждый раз ёкало сердце: так он напоминал своего отца, которого она не могла забыть до сих пор. Высокий, тёмный шатен, с яркими голубыми глазами. И лицо – Максима лицо. Нине хотелось плакать. Да нет – кричать! От обиды, несправедливости, ненависти… За то, что бросил, что сломал её жизнь, что исчез сразу – и навсегда…
Костя слегка передёрнул плечом от странного ощущения: в поведении матери проглядывало что-то искусственное, наигранное, словно она хотела своей многословностью прикрыть неудовольствие от того, что он явился в самое неподходящее для неё время. И Костя начал жалеть о том, что пришёл сюда.
– Я к тёте По собираюсь, – сразу решил поставить все точки. – Ты ничего не хочешь ей передать?
Мать сразу смолкла и лицо её стало испуганно-недовольным.
– А надо? – поинтересовалась она.
– Что