иков. Был он завсегдатаем кабаков, подвальчиков, пропахших бенедиктином, пивом, килькой пряного посола и дешёвым табаком. Сквозь клубы дыма мир наплывал на него душным, размытым, нереальным. Видимо, поэтому броские, ошеломляющие строчки Чака поражали своей обречённостью на непризнание критиками и одновременно будоражили, раскачивали невесть откуда подступившее желание стать заступником обиженных жизнью.
Не знаю почему, но при чтении рукописи Вадима Валюкова «Рай и ад», Александр Чак несколько раз выглядывал у меня из-за плеча. Наверное, у ада в Риге и у ада в Чите много общего, только вместо бенедиктина – настойка, а вместо кильки – пирог с капустой. Перипетии же у жриц любви и вовсе схожи, невзирая на географические и временные различия. Разве что шляпки разные, а так их всегда спасают и не могут спасти…
Евгений Сигарев, член СП России,
заслуженный работник культуры РФ
Из предисловия к сборнику стихов «Рай и ад».
Из цикла «Весенняя лихорадка»
* * *
Ополоумевшая ночь
Рыдает горькими стихами,
Из дома – прочь, из дома – прочь,
Там пахнет тонкими духами.
Печально, страшно и смешно,
И не пойму: зачем, куда я,
Ведь исчезать тайком грешно,
Когда молва – хвостом – худая.
Остаться? Что ж, мне не впервой
Страдать и петь под пересуды,
Ночами слышать печки вой,
А вечерами – звон посуды.
Хотелось только бы понять
Откуда это безразличье!
Я вновь готов Её обнять,
Забыв обиды… И приличье.
Обломов
Свинцовый сон… Свинцовая луна.
В груди заместо сердца – мягкий слиток.
И вдруг в окне – Она, Она! Одна…
С букетом полусонных маргариток.
Как был – во двор, скорей, скорей обнять.
Прихожая!.. Веранда!.. Три ступени!..
Вот только б не заметил кто опять
Изящной, быстрокрылой женской тени.
Всё обошлось, и вот они одни.
Приветствия, вопросы, поцелуи!
Румянец на щеках, а глазах – огни,
В сердцах и жилах – бешеные струи!
Она спешит. Он на иголках весь –
Не дай Господь, нагрянет кто случайно,
И поползёт губительная весть,
Окутанная пошлой, скользкой тайной.
Бежит к саням – он смотрит ей вослед,
Не смея на секунду оторваться:
«Пошёл! Быстрей! Какой ужасный свет!..»
Как будто стихло. Можно отдышаться.
Поклонник
Персидский кот, букет мимозы,
Зелёной лампы робкий свет.
Корявой, въедливой занозой
Сидит он с вами тет-а-тет.
Не поднимая глаз, нескладно
Вы говорите о своём.
А он, хватая воздух жадно,
Шипит: «Как хорошо вдвоём!..»
Но вдруг – удары сапожища,
И в дверь, сигарою пыхтя,
Ввалились пышные усищи!..
И он надулся как дитя.
* * *
Он пришел тайком, осторожно
Стукнул в дверь. Ты открыла.
«Можно?»
«Проходи, конечно… Я рада…»
«Отчего так пуста ограда?
Где Дозор, сторож вечный и верный?»
«Ты сегодня какой-то нервный…
Хочешь чаю? Пирог с капустой?»
«Почему же, все-таки, пусто?»
«Успокойся, здесь так и было…
Ну, садись же, а то остыло!»
«Вот цветы…»
«Ах, как приятно!»
Чай попил и удрал. Занятно!
* * *
Перламутром накрашены губы,
Бирюзою томятся глаза,
Сапожок из-под беличьей шубы –
Каблучком, что копытцем коза.
Рядом спутник болтливый и ловкий:
Сладкий голос, блуждающий взор…
Как невинны уловки плутовки!
Как жесток предстоящий позор.
В театре
Шок…
Это надо таким быть трусом!
По улусам пройдись, по джунглям –
По углям ходят, молчу о прочем!
Впрочем,
мне б узнать только имя!..
Мимо