а. Печальные и умные. Печальные и красивые. Многие знания… Нам хорошо втроем. Все в порядке. Можно сказать, что Костик счастлив, наконец-то. Игорь, как водится, поглощен новой идеей. А я… Я по-прежнему. Мы в парке. Я ничего не знал о последней осени, о привыкании к боли. Я многого не знал и был счастлив, мы были счастливы… Да, мы были… А я вдруг остался. Может быть, я все еще что-то не понимаю, если остался?
Мне хорошо с ребятами, почти весело. Сейчас я предложу им сыграть в русскую рулетку, и они согласятся. Они верят в неотвратимое. Видишь, мне опять не повезло. Курок щелкнул: я скосил глаза к носу, недоумевая. Костик продолжал смотреть на нас и натужно улыбаться – мимо. Игорь тихо выматерился после – неприятное ощущение. Мы отстрелялись в воздух – от греха подальше.
Мне не удается затушить спичку, я мотаю головой и жмуруюсь изо всех сил, сдерживая сухие слезы, жмуруюсь – от слов: хмурюсь и жмурюсь одновременно. Эта кривая ухмылка уже давно не сходит с моего лица.
Я смотрю на огонь и ничего не понимаю. Мне бы прочь отсюда, из нашего парка, где счастливые прогулки по сей день шуршат за моей спиной, я оглядываюсь, но тебя нет. Я кидаюсь вслед, догоняю ребят, висну у них на плечах. Я неуклюж, небрит, я сутулюсь. За что ты только любила меня?! Роняя слова невпопад, я начинаю постигать нечто. Ты пахнешь желтыми листьями, я чувствую тебя. Вернее, я продолжаю чувствовать тебя, как свою собственную кожу. Ты – не где-то, не рядом, а во мне. Наверно, это и спасает меня от безумия.
Сколько мы прожили? День? Год? Вечность? Или одну-единственную нескончаемую осень? И я остался, остался здесь, в нашей осени. Ты просила, чтобы я не жил прошлым, а был счастлив в новой жизни, в новой роли. Но разве бывает счастье после счастья? Конечно, я стараюсь, продолжаю жить. А что еще я могу сделать? Пишу странные, жуткие вещи и не чувствую боли. Нет боли страшнее, чем та, что прижилась во мне. Если бы ты уходила как-то иначе…
Но ты все узнала, все успела, простилась красиво, не торопясь. Я же всегда спешил, не успевал, а сейчас у меня столько неприкаянного времени, которого очень и очень не хватало для нас. Это раздражает.
Все было заранее предопределено, взвешено, отмерено. Все было выверено – изначально. И, представь себе, ошибки в том нет. Нет ошибки. И это самое печальное. Человек оказался глуп. Две тысячи лет он смотрит в окно и задает себе вопрос: что делать? А ответ настолько прост, настолько известен любой бесхитростной душе, что никем не воспринимается всерьез. Жить. Просто жить. Что еще может быть более сложным и неописуемым?! О чем тут спрашивать?! О каком таком деле, если человек уже живет, а, значит, его деяния уже имеют место быть? Наше право распорядиться этим даром или чудом, – называйте как угодно свое удивительное появление на белом свете. Если мне удалось повернуть ребят лицом к себе, то они непременно зададут новый вопрос. О чем думать? Это Игорь вопрошает небеса. Без насмешки. Столь неохватную тему трудно найти. Достаточно думать о жизни. Ты хотела, чтобы я понял и принял главное? Это случилось. Ты позовешь меня к себе или еще не вышел срок?
Что за черная кошка пробежала между нами? Ты называла это старостью. А я… я не хочу ее называть. Мы чуточку поблекли, устали, стали чаще болеть, но нам нет еще и сорока. Всего лишь середина пути. Нам не хотелось сбрасывать скорость на поворотах, да мы и не стали бы менять привычный темп жизни.
Знаешь, милая, все-таки личные обстоятельства полностью меняют образ мыслей. Я не пою веселых песен, избегаю милейших утешительниц, я щелкаю зажигалкой и подолгу смотрю на пламя, словно пытаюсь понять смысл твоего ухода. Мне тяжело видеть себя со стороны, но я не способен на иное существование, более рациональное. Место в моей душе занято тобой, и только тебя не удивляет моя верность. Игорь не берется судить о том, а Костик улавливает в этом некую закономерность. Все влюбленные очень схожи между собой, и мне легко бродить с ними весь день, ничуть не отвлекаясь от размышлений о тебе, о нас… Мне приятно, что они знали нас и знают о том, что творится в моей душе без тебя. Но мы говорим только о делах, они не пытают меня разумными советами: так, мол, нельзя, пора забыть и прочее… Я благодарен им за эту прогулку. Все стихло над черной волной, только ветер.
Я гримасничаю с друзьями. Гримаса сглаживает искаженное болью лицо. Я даю прикурить Костику, пряча взгляд. Зачем ему помнить мои печальные глаза? Маленькие, потускневшие, рвущие душу. Игорь пытливо наморщил лоб, но промолчал. Правильно… Они все правильно понимают. Разве можно разлюбить тебя только за то, что ты умерла? Так внезапно.
Песня
Дымок дружеского застолья струится сквознячком в открытые окна. Вино наливается и проливается. «Амаретту» выпили сразу – спросонок. Василий слегка зол – утром едва добудился. Ждали, называется. Он никогда не понимал – не принимал такого образа жизни, но чувствовал себя по-старому – как меценат и слегка студент. Есть и другие спонсоры. Уж он-то видит всех насквозь и знает – кто по чем, кто и с кем. А здесь не соскучишься.
Он раздраженно взглянул на Раю, любезно кивая на бокал. За водкой еще рано – «еще не вечер» – не три утра. Она особенно раздражает его. Нет, не гениальна. Но зачем же