мечевой паутины нарушилось. Князя и воеводу разбросали в разные стороны. Оттеснённый к самой воде Волчий Хвост, отмахивался левой рукой и видел, как князь, выкручивая мечом восьмёрки, отходил к камню.
И видел, как бесится от злости и бессилия рыжий Куря, не умея, не будучи в силах взять в полон уже почти в руках находящегося ворога….
И видел, как печенеги раздались вдруг перед князем в стороны, и как хан, широко размахнувшись, метнул тяжёлое копьё, и князь опоздал его отбить…
И видел, как широкий – в полторы ладони! – плоский рожон копья вошёл Святославу под рёбра, прорвав кольчугу, словно полотняную рубаху – вздыбилось по краям раны ломаное железо…
Скулы свело…
И видел, как пошатнулся князь, и из уголка обиженно искривлённого рта, напитывая краснотой усы, протянулась пузырящаяся струйка крови – видно, удар ханского копья просадил Святославу лёгкие…
И видел, как ринулись печенеги, – каждый спешил первым схватить желанный сайгат, – и захлестнули всё ещё стоящего князя густой тёмной волной…
И ещё видел, как Святослав, падая, размахнулся и бросил меч в реку, туда, где Орлиный камень обрывался в омут Морского царя, – да не достанется ворогу Рарог…
И тут, словно нарочно, разорвался туман, золотом грянуло сквозь облака, брызнув по окоёму, солнце, осветило остров. Ринулись с полуночного конца острова к гибнущему князю уцелевшие гриди и вои – не меньше двух сотен мечей.
В глазах Волчьего Хвоста всё поплыло и последнее, что он успел заметить – в полуверсте ниже по течению ходко бегущие к острову русские лодьи.
Волчий Хвост зарычал от дикой досады и бессильного бешенства и… проснулся вдругорядь уже взаболь. Стремительно (и на пятом десятке ещё не растерял былой сноровки, надеялся и к семидесяти годам не растерять, коль приведёт Перун дожить до семидесяти) сел на широкой лавке, застеленной медвежьей шкурой. Утёр холодный пот, ручьём катящийся по бритой голове.
Жена даже не пошевелилась, и воевода с лёгкой неприязнью покосился в её сторону – за десять лет она успела привыкнуть к тому, что муж порой так вот вскакивает среди ночи, а потом больше не может уснуть. Откинув покрывало, Военег Горяич встал и, натянув верхние порты, уселся на лавку у стола, откинулся к стене и прикрыл глаза.
На заднем дворе заливисто пропел петух – должно, уже третий, слуг хоть и не слышно в доме, а тиун слышно, уже шевелится. В висках стучало – отходило напряжение, испытанное во сне – не слабее настоящего боевого напряжения. Двенадцать лет со дня гибели князя Святослава, господина и друга, боевого товарища, двенадцать лет ему снился всё один и тот же сон – последний бой Князя-Барса на острове Хортица. Много с тех пор прошло, довелось и воеводе после того повоевать и с печенегами, и с ляхами, и с булгарами, а только наваждение не оставляло – каждую весну в одну и ту же ночь вновь и вновь погибал перед глазами