вшие покрыться зелёной листвой деревья покрываются розовато-белыми цветочками. Аромат цветочной пыльцы витает в прохладном ещё воздухе и тревожит сознание предчувствием чего-то прекрасного. После первой грозы природа вдруг просыпается. Набухшие и ждущие сигнала почки выстреливают листочками. Тополиные листья выходят из почек, как будто выкручиваясь спиралью из них. Их тёмно-зеленые коконы, постепенно разворачиваясь, образуют на своей поверхности тончайший слой смолистого вещества, и если вырвать этот рвущийся к свободе листок из своего основания и раздавить пальцами, то на них останется долго не смываемый запах тополя. Этот запах можно услышать только в это раннее весеннее время. Позже, когда листья сформируются, исчезнет этот смолистый слой и запах листьев будет уже не тот волнующий и свежий. Листья карагача разворачиваются сразу и подставляют свою ребристую поверхность лучам солнца. Но листьев ещё мало, и поэтому дерево выглядит бедно и серо и вызывает чувство какой-то незавершённости. Акация вместе с тоненькими листочками выпускает на своих ветках небольшие полузакрученные усики, которые через несколько дней покроются мелкими цветочками. При желании эти цветущие гроздья акации можно сорвать и, отделив цветы от зелёного основания, скушать. Сладковато-медовым вкусом цветов акации особенно любят наслаждаться дети. Но настоящее буйство весны начинается тогда, когда расцветают яблоневые сады и сирень в палисадниках. В это время заботливые хозяева начинают копать огороды, идёт вспашка полей на колхозных и совхозных угодьях. Запах сырой земли, смешиваясь с запахом цветов, создаёт тот самый неповторимый эликсир любви, который зовёт на улицу, от которого кружится голова и от которого влюбляешься с первого взгляда и на всю жизнь.
В один из таких весенних дней доцент Захаров задержался на работе. Он ехал домой на «жигулях» и поругивал зазевавшихся водителей или выскочивших перед машиной пешеходов. Опять жена будет недовольна, что муж не успел к ужину. Захаров особенно голоден не был. Обедал в столовой университета. Он представил себе лицо жены, как подрагивает её левая ноздря, когда старается казаться обиженной, как она пытается быть серьёзной, но в глазах будет плясать оставшийся с детства огонёк озорства. Конечно, по-настоящему она ругаться не будет. Упрекнёт за задержку, помолчит минут пять, может быть, десять, и снова превратится в заботливую, любящую и всепрощающую жену.
Думать о жене Захарову было всегда приятно. Какая-то нежность разливалась сразу по телу, и напряженные мысли начинали успокаиваться. А ещё приятней становилось на душе, когда вместе с женой на память приходила десятилетняя дочка. Хорошо приехать домой, войти в квартиру, увидеть радостные глаза дочери, поцеловать жену, узнать от неё последние новости о работе, о родне, слушать рассказ дочери о проведённом дне.
Захаров завернул в знакомый переулок, где в высотном доме на третьем этаже была его квартира. Город готовился к празднику. Уже прошёл всесоюзный субботник, который превратился из Ленинского в дополнительный бесплатный рабочий день, заканчивающийся, как после любой получки, грандиозной пьянкой. Уже висели повсюду красные транспаранты с дежурными лозунгами. Правда, плакатов с текстом «Слава КПСС» и портретов «вождей» стало меньше, зато куда ни посмотришь, везде натыкаешься на ставшие модными слова «гласность» и «перестройка». Как обычно, перед праздниками велась тотальная чистка. Скверы очистили от опавшей листвы и остатков зимнего мусора. Мусоровозы работали в две смены. С мётлами выгнали на улицу школьников, врачей, чиновников и академиков. В учреждениях, в управлениях крупных заводов шли беспрерывные совещания. Надо было согласовать графики дежурств во время праздничных дней, освежить фасады и наглядную агитацию, согласовать списки участников демонстрации и выписать им пропуска на центральную площадь. Праздники проводились каждый год, но всегда перед ними наступал аврал, как будто о надвигающемся празднике до этого никто не знал.
В квартире было тихо. Из кухни был слышен шум бегущей из крана воды. Выглянула жена. Она приветливо улыбнулась, но глаза были красными и в них сквозила озабоченность. Степан переоделся в спальне и прошёл в зал. Дочь сидела у мольберта и наносила кистью широкие мазки акварельной краски на плотный картон. Ей было десять лет, и она занималась в студии, куда попасть можно было только по большому блату и где преподавали технику живописи известные преподаватели и художники. Устроил её в студию отец Степана, работавший до прошлого года в областном комитете. На радость родителям дочь оказалась талантливой, занималась в студии с охотой, и теперь уже не нужен был блат, чтобы девочка могла дальше получать уроки лучших мастеров.
Степан чмокнул дочь в щеку, постоял рядом, молча наблюдая, как на картоне появляются пока чуть узнаваемые очертания тополиной аллеи, серо-голубого утреннего неба, песчаной дороги, уходящей к горизонту, еле заметные блики выходящего из-за холмов солнца. Картина была ещё не закончена, но уже вызывала смутные ощущения прихода чего-то прекрасного. Так чувствуешь себя, когда, выспавшись, проснёшься утром и увидишь в окно ясное голубое небо, ветки деревьев с только что распустившимися листочками, лучи солнца, пробивающиеся сквозь зелень, и озорной солнечный зайчик, суетливо